взглядом, потом обернулся к Санди.
— А ты, дочь Оспана, говорят, в большом почете у Советской власти? — Он усмехнулся. — Оно видно — разучилась здороваться с людьми.
— С чем пожаловал? — справился Хамза.
— Ну, это мое дело. — Боранбай тронул саврасого.
— Ты не юли! — повысил голос Хамза. — Не перед кем-нибудь стоишь, чтобы уйти, сказав такие слова.
Боранбай посмотрел поверх его головы.
— Услышал, что затеваете байгу, — ответил он, натянуто улыбаясь. — Решил посмотреть на Каракуина. Давно не видел настоящего скакуна.
— Так бы и сказал, — облегченно вздохнул Акжигит. — А скачет, знаете, сын Санди.
Боранбай обернулся к ней:
— А я ехал к тебе, дочь Оспана.
Старик вытащил из кармана роговую табакерку и неторопливым движением положил под язык щепотку табаку. Хамза хмуро следил за ним.
— Мальчика-то спустите с седла, — с каким-то нетерпением сказала Санди. — Какой он грязный! И голоден, наверное.
— А тебе-то что? — огрызнулся старик, хотя его дело к Санди как раз и касалось судьбы этого мальчика.
— Давайте, давайте! — Санди сняла мальчика с седла, вытерла ему нос платком, одернула рваную куртку.
Невдалеке у барака Сагингали ссадил с Каракуина Наби и увел коня. Наби подбежал к матери.
— Как тебя зовут? — справилась Санди у мальчика.
— Адай.
— Хорошее имя. Вот познакомься — это Наби.
— По имени отца назвали, — подал голос Боранбай. Санди вопросительно взглянула на старика.
— Адайбека сын, — пояснил старик. — Мир праху его.
— Что?! — Санди растерянно оглянулась на Хамзу.
— Ну и ну! — воскликнул Акжигит. — Ты, старик, не завираешься по привычке?
— А что мне вас обманывать? Точнее, он сын Калимы и Амира. — Он плюнул длинной зеленой струей. — Потаскухой была токал Адайбека. Спала с табунщиком.
— Сын Амира?! — Санди с изумлением уставилась на старика, потом перевела взгляд на мальчика. Теперь мальчик и вправду показался похожим на Амира. Знакомый пронзительный взгляд исподлобья, широкие черные брови сходятся на переносице, длинные руки. Когда Наби стал с ним рядом, Санди показалось: она видит далекое детство — Махамбета и Амира. Мальчики были одинакового роста, высокие не по годам. Только одеты по-разному, и один чисто вымытый, а другой — грязный, покрытый пылью.
— После конфискации и голода, сами знаете, лишний едок везде в тягость, — продолжал Боранбай, — Как узнали, что я еду в Макат, попросили взять его с собой и определить в детдом.
— А где Калима? — тихо спросила Санди.
— Аллах ее знает. Ушла через год, как убили мужа. Сына ей не отдали. Держи коржун. — Старик протянул Санди войлочную суму. — Здесь мука. Байбише Адайбека передала. — Он усмехнулся, взглянув на Адая. — Ишь, как смотрит! Волчонок.
Санди подтолкнула детей:
— Идите, дети, домой.
— Еще что у вас, аксакал? — справился Хамза.
— Вот и все мои дела, — сказал старик, сходя с коня. Он подтянул подпругу, расправил седельную подушку и снова взобрался на коня. — В самом деле, почему бы мне не посмотреть вашу байгу? Один конь. Придет победителем. Хочу посмотреть на вашу радость, когда увидите, что единственный скакун выходит на финиш первым.
— Пусти своего коня, — сдержанно, холодным тоном предложил Хамза.
— Не осталось скакунов. Всех забрали. Сперва белые, а потом красные. А вы и впредь поступайте так: пускайте одного скакуна, — Боранбай рассмеялся своей шутке. — Всегда будете первыми.
Акжигит подскочил к нему:
— А ну слазь!
Оставь его. — Хамза остановил Акжигита. Они снова двинулись к баракам.
— Ты, Боранбай… — заговорил Хамза, и было видно, что ему стоит больших усилий сдерживать себя. — Ты попытался убить нашу небольшую радость. Это удел глупого, а не храброго. Вот ты говоришь, «байга, единственный конь». Подразумеваешь невесть что под этими словами. А ведь байга всегда останется искусством, радующим людей. Это правда, сейчас у нас нет других скаковых коней. Но займись честным трудом, взрасти скакуна — и пожалуйста, участвуй в байтах. Выиграет бега твой конь — честь и хвала его умению.
Они запетляли между бараками. Боранбай внимательно слушал Хамзу.
— Жизнь уже другая, Боранбай, — продолжал Хамза. — Кончилась ваша сила. Твои слова бесплодны. Только поэтому я попросил Акжигита не трогать тебя.
— И чего ты, старик, сам накликаешь беду на свою голову? — спросил Акжигит.
— Да, времена другие, — прищурил глаза Боран-бай, — Раньше, бывало, столкнешь Нуржана с Кожасом, так кругом треск стоит, как во время степного пожара…
Акжигит и Санди рассмеялись. Хамза холодно улыбнулся.
— Кому от той драки девушка, кому пастбище доставались, — болтал Боранбай оживленно. — Кто в тюрьму отправлялся, а кто и в могилу. И всего-то один из них в волостные проходил, а другой, — он положил под язык очередную щепотку табаку, — как с неба падал… Хе-хе-хе!..
— Ну и мастак чесать языком! — заметил Акжигит.
Загудел гудок, и Акжигит, спохватившись, побежал на участок.
Боранбай не успел ответить ему. Одутловатое лицо его мелко задергалось.
— Смотри, дочь Оспана, — он кивнул в сторону барака, куда только что вошли дети, — чтоб с мальчиком не случилось чего. Когда-нибудь спросят.
— Это уж не твоя забота, — ответила она.
Ей он тоже ничего не ответил. Проводил злым взглядом. Увидел, как по улице, взявшись за руки, идут парень-казах и русская девушка, и с досады плюнул.
— Дожили! Нарожают теперь свиней…
Он повернулся к Хамзе и испуганно вздрогнул. Хамза медленно вытаскивал из кармана револьвер. Боранбай попытался что-то сказать, но не выдержал, стегнул коня и бросился прочь.
Хамза еще постоял, глядя, как по саркульской дороге удаляется Боранбай, потом повернулся и зашагал в сторону котельной. Санди пошла следом. Возле барака Хамза остановился и взглянул на Санди.
— Сшей Адаю ученическую сумку. Такую же, как у Наби. И приведи завтра их в школу вместе.
— Хорошо.
— Тебе не будет трудно с ним?
— Нет.
— Может, определим в детдом?
Санди покачал головой:
— Пусть растут вместе.
Он понимающе кивнул и, не задерживаясь, зашагал дальше. А Санди вдруг беззвучно заплакала, глядя ему вслед. Ей стало жаль Хамзу: ни с кем не захотел он поделиться своим горем — смертью Абена.
Перед бараком, у рукомойника, сделанного Кумаром из старого ведра, мылся Адай. Воду он лил аккуратно, видно, Наби успел предупредить его о нехватке воды. Наби стоял рядом и что-то оживленно говорил, то и дело оттягивая назад сползающую Адаю на шею куртку. Опускался вечер. Из степи потянуло влажным ветром. Донеслось призывное ржание Каракуина, стоявшего на привязи у дома Сагингали. Степь была пуста. Справа, с промысла, доносился ровный рокот двигателей.
Санди смотрела на детей и вспоминала, как однажды Жамал вела на поводу Каракуина, на котором сидели Махамбет и Амир. Лицо ее было задумчиво. И потом Санди не раз замечала, что женщина с грустью следит за своими детьми. Ее грусть пугала Санди, и
