освещал его.
— Устраивайся здесь, парень, — вполголоса предложил старик. — А утром подойдешь к Хамзе. Как тебя зовут?
— Амир.
Старик слегка подтолкнул Амира вперед. Амир шагнул, задел в полутьме чью-то ногу и остановился в нерешительности.
— Что… Что случилось? — вскинул голову потревоженный, и по голосу Амир узнал в нем Акжигита. — Это ты, Ашим?..
— Тут приехал один парень, — пояснил старик, обернувшись в его сторону. — Говорит, искал нас.
— А-а-а… Пусть спит… Утром…
Акжигит взглянул на Амира, но спросонья, видимо, не узнал и откинулся снова.
Старик ушел. Амир нашел свободное место и, не раздеваясь, осторожно прилег, положив руки под голову. «Не узнал меня», — подумал он про Акжигита, вспоминая, что рос сын пастуха Лукпана тихоней, ни в чем не перечил старшим и в играх был послушен ему и Махамбету. «Это даже и лучше, что не узнал», — подумал он опять, не замечая, что радуется этому. И стал думать о том, как завтра встретит его молчун Махамбет — скажет ли слово или отвернется, как взглянет на него Санди, как поймут его возвращение земляки… Он думал долго, глядя на темный потолок шалаша и слушая тяжелое дыхание людей, храп и сонное неразборчивое бормотание. Он знал, что это все разные люди, что один стар, а другой молод, что один силен, а другой, может быть, слаб. И, однако, вступили все они на одну дорогу и идут по ней. А он плутал то туда, то сюда, словно путник, сбившийся с пути и не знающий примет местности, а уже смеркается над землей, и поземка давно крутит, заметая следы. Прокладывай, путник, нелегкую тропу сквозь сугробы и ночь, шагай, ругая себя, что поступил опрометчиво, не вняв голосу рассудка, ищи людей и тепло. Жировка потухала, темнота сгущалась, в неподвижном воздухе шалаша мерцал язычок пламени, похожий на далекий, призрачный, заманчивый огонек в ночной степи.
Амир лежал долго с открытыми глазами и только к утру забылся коротким и внезапным сном.
Проснулся от холода. Встал, ощупью пробрался к выходу и вышел на улицу. Было рано. В предрассветной темной мягкой синеве неба сверкали ледяные россыпи звезд. В голубоватом снегу, придвинувшись друг к другу, проступали холмы. Амир походил вокруг шалаша, припоминая ночные мысли: они казались сейчас недостойными мужчины. Он решил навестить Оспана, как всегда поступал в юности в трудные минуты. Но Махамбет и Санди тоже там. Он остановился, словно уткнувшись в стену, за которой существовала другая жизнь, особая, не для всех.
От кошары отделилась маленькая фигурка и двинулась к нему. Амир вгляделся, узнал Нигмета и зашагал навстречу. Мальчик плакал. Амир заволновался, заторопился. Он подхватил Нигмета на руки, пальцы его утонули в прорехах, ощутили трепет худого мальчишечьего тела.
— Что с тобой, Нигмет? Милый мой…
Услышав его голос, Нигмет громко зарыдал.
— Махамбета… Махамбета убили…
— Что? — Амир рывком поднял мальчика. — Что ты сказал?
— Убили… Адайбек… И Сейсен…
Амир закусил прыгающие губы и медленно опустил Нигмета на землю. Недоверчивая и страшная улыбка появилась на его лице. Он постоял мгновение, все еще не веря услышанному, и кинулся в сторону большого аула. Побежал, тяжело топая огромными сапогами, спотыкаясь о кочки. Он не замечал, что его окружили собаки, что они рвут полы шинели. Добежал, откинул полог, ввалился, чуть не снеся плечом дверной косяк, и сразу увидел Адайбека, лежащего в середине юрты на одеялах. Наклонился, протянул руку, сгреб, приподнял за ворот бархатного чапана. Адайбек не шевельнулся — шея была твердой, неподатливой. Амир с остервенением встряхнул его, оглянулся, недоумевая, увидел людей, услышал тонкий визгливый плач байбише и негодующие крики стариков. И понял все. Бросил труп, выпрямился и, пошатываясь, вышел из юрты. «Вот и все, — пробормотал он. — Все…» Он повел вокруг невидящим пустым взглядом и, не разбирая дороги, побрел в степь. «Вот и все, — билась мысль. — Дождался?.. Добился своего?.. Ты этого ждал, а?.. Доволен теперь?..»
Он шел по низине, опустив голову и слабо взмахивая могучими длинными руками, цену которым знали многие в этой степи. На дальнем от аула краю низины, там, где ночью его остановили, Амир свернул с дороги. Остановился он, пройдя версты четыре от аула. Стояло обычное зимнее утро. Небо было чистое, без единого облачка. Далеко над самым краем земли гасли последние звезды. В зарослях хрипло и резко кричал ворон, стрекотали безмятежные хлопотуньи-сороки. За аулом на ранней тебеневке паслись косяки лошадей. Аул уже проснулся. Он был непривычно многолюден, и издали казалось, что там готовятся к тою или асу… Амир горько усмехнулся и по той же тропе, которую проложил он сам, пересекая строчки следов зверушек, тянувшиеся к зарослям, зашагал обратно…
В кибитке сидело четверо — Оспан, Хамза, Акжигит и коренастый смуглый парень со шрамом на лбу. Амир поздоровался и сел на кошму с краю, туда, куда показал ему Хамза. Он окинул сидевших взглядом и понял, что они спорили. Молчание нарушил Оспан. Он закашлялся, потом, вытирая усы и бороду, негромко заметил:
— Давно ты не заглядывал к нам, Амир.
— Я вернулся насовсем.
Амир сидел неподвижно, подобрав под себя ноги, так, как сидят люди на утренней молитве. Только губы его были плотно сжаты, и в черных пронзительных глазах застыли боль и ожесточение. Да, он изменил людям, которые любили его. Но эти же люди не заступились за него в трудное время. Он искал свою правду и свое место в жизни.
— Значит, вернулся, — проговорил старик, вставая с места. — Я ждал, что это случится раньше.
Оспан прошел к выходу и долго, покашливая, шаркал у двери, надевая кожаные калоши.
— Ас чем ты пришел сюда, Амир? — спросил Хамза, когда старик вышел.
— Возьмите к себе.
— О Махамбете ты, конечно, слышал, — произнес Хамза таким тоном, как будто не услышал просьбы Амира.
— Я узнал сегодня.
— А может, тебе и винтовку дать? — вмешался в разговор джигит со шрамом на лбу. Его тонкие губы искривились, и, раздуваясь, задрожали ноздри.
— С винтовкой сподручнее воевать, — тяжело выдавил Амир. — Винтовка была у меня, оставил… — Руки его лежали на коленях, толстые, ровные пальцы непослушно и мелко подрагивали.
— У нас в отряде немало перебежчиков, и воюют они неплохо, — проговорил Акжигит. — Я думаю, что ты не прав, Жумаш. — Он повернулся к джигиту со шрамом. Но Жумаш только передернул плечами.
— Может быть, сам скажешь, заслужил ли винтовку? — запальчиво спросил он Амира. Шрам на его лбу побагровел, и казалось, что у Жумаша голова перетянута красной тонкой тесьмой.
Амир не ответил.
— Молчишь! — усмехнулся Жумаш. — Вспомни, как собирал налог в ауле Кожаса… Как забрал единственную телку
