Меншиков от имени императора сыпал на себя милости полной горстью: 27-го июня, дочери своей, императорской невесте, ее сестре Александре, тетке Варваре Михайловне Арсеньевой пожаловал орден св. Екатерины. Своего молоденького сына украсил андреевской лентой. Но этому новому кавалеру ордена Андрея Первозванного не было еще и пятнадцати лет!
Мало того, все сделано, по-видимому, и для будущего, которое было, казалось, в крепкой руке Меншикова и не могло из нее выскользнуть. На предстоящий 1728 год он сделал распоряжение, чтобы в издававшийся тогда календарь внесены были, в числе членов императорской фамилии, имена – его собственное, его жены, обеих дочерей, сына, с обозначением лет, чисел и месяцев рождения и тезоименитств каждой особы.
Но 1728 год еще далеко. Только сентябрь начинается, а в четыре месяца до нового года можно доехать до Сибири, до Тобольска, даже пожалуй до Камчатки, если скоро ехать.
И вот, действительно, судьба, более сильная, чем Меншиков, сама распорядилась насчет нового 1728 года и насчет будущего этих всесильных людей.
6-го сентября 1727 года все великое здание, так прочно, по-видимому, сколоченное учеником и товарищем «Петра-плотника», любимым его подмастерьем «Данилычем» – разом рухнуло.
Меншикова постигла не ожидаемая им царская опала.
Другая сила, сила князей Долгоруковых, вытеснила собой могущество Меншикова и села на его насиженном месте.
Вся семья Меншикова шла в ссылку.
Относительно несчастной девушки, подневольной невесты юного императора, немедленно сделано было распоряжение, «чтобы впредь обрученной невесты, при отправлении службы божия, не упоминать и о том во все государство отправить указы из святейшего правительствующего синода».
Местом ссылки для вельможных опальных назначен был маленький городок рязанской губернии – Раненбург.
11-го сентября состоялся выезд из Петербурга изгнанников. Выезд был, по-видимому, не ссыльной семьи, а самовластно удалявшегося от престола царя – так велико еще было материальное благосостояние этого искусного подмастерья Великого Петра.
Ссыльный кортеж Меншикова вмещал в себе почти целый царский двор: этот подвижной двор или ханский табор заключал: пять берлинов, шестнадцать колясок, четырнадцать фургонов и колымажек, сто двадцать семь человек прислуги, одного маршалка, одного берейтора, двух мундшенков, пятерых подьячих, двоих певчих, восемь пажей, двоих карлов, шестнадцать лакеев, шестерых гайдуков, двоих истопников, двенадцать поваров, двадцать пять конюхов, одного кузнеца, двоих шорников, пятнадцать драгун, одного сапожника, троих портных, пятерых приказчиков, двадцать гребцов…
При княжне Марье оставалась еще частица ее бывшего двора – гофмейстер Арсеньев, паж Арсеньев же и четыре конюха.
Но уже в Клину, не доезжая до Москвы, ссыльный кортеж был остановлен присланным из Петербурга чиновником, и у молоденьких княжон, а равно у сына Меншикова отобраны были пожалованные им ордена.
Мало того, у царской невесты присланным от двора Шушериным взят был обручальный перстень императора, а ей возвращено от жениха-государя ее обручальное кольцо, пожалованное покойной императрицей и стоившее двадцать тысяч рублей.
На царской невесте не оставалось, таким образом, и тени ее царственного звания.
Это было 14-го октября – так медленно двигалась громоздкая процессия ссыльных.
Ссыльный табор проехал Москву, где когда-то, двадцать девять лет назад, преображенский сержант «Алексашка Меншиков» в Воскресенском селе собственноручно обезглавил двадцать стрельцов-бунтовщиков и одного из них, по приказанию разгневанного царя, застрелил из фузеи.
Без сомнения, многое вспомнилось Меншикову при проезде теперь через Москву; но он этого не сказал своим детям.
3-го ноября ссыльные добрались, наконец, до своего тихого пристанища, до жалкого Раненбурга.
У Меншикова там свой дом в крепости. Он и его семья живут свободно. Но только на ночь крепость с ссыльными запирается, а кругом укрепления дозором ходит особая стража.
За ссыльными наблюдает особый офицер, капитан преображенского полка Пырский.
Наступил и 1728 год, насчет которого Меншиков сделал было еще недавно такие блистательные распоряжения и уверен был, что внесет свое семейство в именной царский календарь.
Но люди, столкнувшие его с высоты, не дремали – Меншиков ведь и в своем изгнании был и казался страшной силой.
Вследствие некоторых на него доносов, 5-го января дозорная стража была усилена над ссыльными; князя и княгиню велено отделить в особую комнату, в спальную, и там держать их запертыми, как в каземате. Княжон отделить от отца и матери в другую комнату.
Действительно, реальная ссылка только что начиналась.
Но давление этой гнетущей силы не остановилось на полдороге: тяготение влекло катившийся по наклонной плоскости шар все далее, ниже, глубже.
8-го апреля последовало распоряжение о ссылке всего рода Меншикова в Сибирь, в Березов. Вот это настоящая русская ссылка.
У Меншикова теперь отобрали все его обширные имения, несметные богатства: более ста тысяч душ крестьян, семнадцать домов в Петербурге и Москве, двести лавок в Москве, девять миллионов рублей банковых билетов лондонского и амстердамского банков и в других денежных актах, четыре миллиона наличными деньгами, множество брильянтов и разных драгоценностей, больше миллиона сорока пяти фунтов золота в слитках и шестьдесят фунтов в утвари и посуде, множество серебряных вещей – все это отобрано, конфисковано.
И вот, 16-го апреля, ссыльных вывезли из Раненбурга. Это было во вторник страстной недели.
Впереди, в рогожной кибитке, выехали князь и княгиня. Сзади, в двух телегах ехали княжны и сын.
Страшный контраст с тем, что было еще так недавно…
Но не успели опальные проехать и восьми верст от Раненбурга, как Мельгунов, капитан гвардии, наблюдавший за ссыльными в Раненбурге и показывавший уже им свой тяжелую руку, нагнал их с военного командой и всею княжеской дворней. Мельгунов приказал ссыльным выйти из повозок, а солдатам и дворне – выбрасывать на дорогу пожитки несчастных.
Этот внезапный осмотр был предписан Мельгунову верховным тайным советом, который приказал проверить, не увезли ли ссыльные с собой чего-либо лишнего, не показанного в описи, составленной действительным статским советником Плещеевым.
Мельгунов, со свойственной ему грубостью и жестокостью, ревностно исполнил поручение верховного тайного совета. У старика Меншикова оказались лишними против описи какие-то пустяки – теплое, дорожное платье – и это отобрали, не оставили даже одежды на дальнюю дорогу.
Юноша, князь Александру набрал было с собой много запасного платья, колпаков, чулок и разных мелких вещиц: медных инженерных инструментов для занятий, зеркальце, три гребня, три жестянки с табаком… Это был еще ребенок. И у ребенка все взяли – даже сбереженный им мешочек с полушками на два рубля!
А молоденькие княжны, собираясь в далекий путь, запаслись было, бедненькие, некоторыми домашними принадлежностями для туалета и для работ: теплыми епанечками, шапочками, юбочками и чулочками; для своих женских работ уложили в сундучок: шелку, лент, коробочку с нитками, лоскутки разных материй, позумента… Все это: и ленточки, и шелк, и ниточки, и кофточки, и юпочки, и епанечки, и шапочки, – все отнял Мельгунов.
На царской невесте, на княжне Марье, оставили только: тафтяную зеленую юбку, штофный черный кафтан и белый корсет; на голове – белый атласный чепчик; на зимнее время – зеленую тафтяную шубку такого цвета, какой носил ее первый жених, граф Сапега.
На княжне Александре оставили: зеленую тафтяную юбку, белый штофный подшлафрок и зеленую же тафтяную шубку; на голове – белый атласный чепчик.
Из домашней посуды (которой в ссылке заведовала бывшая царская невеста Марья) отпустили ссыльным: две лопатки, котел с крышкой и три кастрюли медных, двенадцать блюд и двенадцать тарелок оловянных и три тренога железных. Ни ножа, ни вилки, ни ложки не дали.
А дорога была еще долгая – могла и зимы захватить.
Мать их, когда-то еще при Петре Великом лихая наездница, красивая амазонка, разъезжавшая вместе с войсками царя и мужа в войне со шведами, теперь постаревшая, не вынесла дороги и горя. Не доезжая до Казани, она умерла в селе Услоне, на Волге, в виду города.
В Услоне найдена была в последнее время уцелевшая могильная плита, напоминающая эту когда-то почти всесильную женщину. На плите сохранилась часть надписи – это надгробная эпитафия: «здесь погребено тело рабы божией Д…» – и только; все остальное стерло время, дожди и солнце… Уцелела одна начальная буква имени – и больше ничего. Теперь, может быть, уж и буква Д стерлась.
Крапива и полынь проросли вокруг, на могиле, и покрывают самый камень, под которым лежат кости княгини Меншиковой. Вокруг разведен огород или садик, принадлежащий сельскому дьячку.
