Кончилось и царствование Елизаветы Петровны. Бывшая кесаревна, сама уже почти шестидесятилетняя старушка, оплакала последнюю дочь Петра Первого.
Умер и Петр Третий «от геморроидальных колик», как говорилось в манифесте. Императрицей стала супруга его, Екатерина Вторая – одна из гениальных женщин русской земли. А старушка «кесаревна» все жила, пережив восемь царствований, одно регентство и одно правление.
Екатерина Вторая, ценя великий подвиг бывшей «кесаревны», зная о ее ссыльной жизни в Сибири, о ее прежнем величии, возвратила ей достоинство статс-дамы и несколько тысяч душ крестьян; но всего того, что у нее отнято было самой жизнью, воротить уже никто не мог.
Один из новейших биографов Головкиной заканчиваете ее жизнеописание следующими сочувственными словами, которыми и мы позволяем себе закончить наш беглый очерк этой, одной из лучших, исторических русских женских личностей:
«Посвящая все время молитве, благотворениям и отчизнолюбию, тридцать-нять лет прожила в Москве Екатерина Ивановна, со дня возвращения из Сибири, и очень, очень состарилась. Из близких родных графини не было уже никого на свете; все, без исключения, сверстники давно лежали в могиле. Минуло двадцать пять лет одному тому, как, принося графине чистосердечное раскаяние, умер гонитель мужа ее, князь Трубецкой. Более двадцати пяти лет прошло и с той поры, как она, слишком шестидесятилетней старухой, приветствовала коронование императрицы, отпраздновавшей уже двадцатипятилетний юбилей своего царствования. Много перехоронила графиня и таких старцев, которые родились после ее замужества. Сама Екатерина Ивановна легла на смертный одр почти девяноста лет от роду; сокрушалась, перед кончиной, что не будет погребена подле своего супруга (указом 1771 года запрещено хоронить тела в черте города), и, 20-го мая 1791 года, переселилась в лучший мир, оставив по себе в этом славную, безукоризненную память… Московские бедняки потеряли в графине Головкиной первейшую благодетельницу и кормилицу, а русская история – приобрела еще одну светлую личность».
Так говорит ее биограф, тоже недавно умерший от бедности.
Дальше мы увидим, что русская земля не была бедна женщинами, имена которых с уважением должна произносить каждая современная и будущая русская женщина.
Если Головкина ничего другого не сделала для своей страны – так то было другое время.
II. Княжна Марья Александровна Меншикова
(Первая невеста Петра II-го)
Древняя Русь – Русь варяжская, удельная, монгольская и московская оставила нам свидетельства о том, как правившие ее судьбами великие и иные князья рюриковичи, мономаховичи и все представители раздробившихся княжеских родов, превратившиеся потом в московских и всея Великия и Малые России царей, сваталась и женились: один брал себе жену из своих же князей Рюриковичей и мономаховичей, другой гречанку, третий чехиню, шведку, варяжку, болгарыню; женились великие князя и на иноземных княжнах, королевнах и принцессах; брали себе в жены и царевен татарок, княжон черкешенок; дошла, затем, очередь и до боярышень, выбиравшихся в царские невесты из сотен и тысяч боярских и купеческих дочерей, которым делались «смотрины» и из которых выбирались самые красивые, тельные и дородные в царские невесты, брались ко двору, именовалась до венца царевнами, а иногда, если оказывались больны, попадали в Сибирь: так явились на страницах русской истории царские невесты – Сабуровы, Глинские, Кошкины-Захарьины, Колтовские, Долгорукие, Васильчиковы, Собакины, Нагие, Годуновы, Салтыковы, Хлоповы, Милославские, Нарышкины, Грушецкие, Апраксины, Лопухины, Скавронские – это уже переход к женщинам новой Руси.
Новая Русь, повернувшись лицом от востока к западу, там уже начала высматривать невест для молодых царей и царевичей; но старая Русь все еще проглядывала под полуевропейской физиономией и под взятыми на прокат с запада внешними формами Руси новой, и едва происходило какое-либо замешательство, как старая и новая боярщина, превратившаяся в князей и графов, силилась если не сама сесть на царский трон, то посадить рядом с царем своих дочек княжон, своих сестер, внучек и племянниц.
Но поворот к старому был уже невозможен – история не повторяется: те народы, которые, по меткому выражению русского народа, твердят зады – исторически безнадежны; а русское племя не принадлежим к безнадежным.
Такая неудачная попытка, посадить на престол рядом с царем и под царской порфирой) княжон и боярышень, сделана была и во время последовавших за смертью Петра Великого замешательств.
Попытка эта принадлежит князьям Меншиковым и Долгоруким.
Меншиков надеялся, что царский трон разделит старшая дочь его Марья, и этим погубил и себя, и девушку.
Долгорукие тоже надеялись посадить рядом с царем свою сестру Екатерину и тоже погубили и себя, и свою красавицу сестру.
Вот печальная история гибели этих двух несчастных девушек, царских невест.
Марья Меншикова родилась 26-го декабря 1711 года, в то время, когда отец ее, бывший царский любимец, преображенский сержант «Алексашка», потом «Данилыч», затем светлейший князь Александр Данилович Меншиков был в полной силе своего могущества и славы, об руку с царем самовластно заправлял судьбами преобразовывавшейся Руси, блистал славой победителя шведов под Полтавой и в иных битвах, когда выведенная им из шведского плена и приютившаяся у него красивая девушка Нарта Скавронская всецело овладевала привязанностью царя, когда, наконец, вся Россия знала только царя Петра да Меншикова.
Рождение Марьи – это было почти то же, что рождение царского ребенка: крошечную княжну ждало могущество, слава, блеск придворной жизни.
Как все женщины и девушки реформировавшейся Руси, княжна Марья должна была учиться, и она училась всему, чему только могли тогда учить вельможную девушку, особенно, когда образованием ее мог интересоваться сам Петр, стоявший за обязательное обучение, когда тут же рядом стоял и отец, давно требовавший, чтоб и мать новорожденной княжны, когда еще была девушкой, «училась непрестанно русскому и немецкому ученью», когда за этим ученьем должна была наблюдать и мать княжны, Дарья Михайловна, рожденная Арсеньева, и умная тетка, бойкая, хотя безобразная «бой-девка», как ее называл Петр, тетка Варвара Михайловна, тоже Арсеньева.
И действительно, по свидетельству современников, девочка получила редкое, опять-таки прибавим, по тому времени, образование: она знала несколько языков, получила хорошее музыкальное образование, прекрасно и грациозно танцевала, потому что у них в доме, у вельможного отца, был свой искусный танцмейстер, – и вообще вся обстановка этой, справедливо можно сказать, новой русской девушки представляла такой поразительный контраст с той обстановкой, в которой воспитывались прежние царские невесты, как, например, Хлопова, потому только потерявшая корону, что, взятая ко двору и совсем невоспитанная деревенская боярышня, она слишком набросилась во дворце на сладкие кушанья, много кушала тогдашних грубых сластей, расстроила себе желудок, захворала и, заподозренная в «порче», попала в Сибирь, или дочь Рафа Всеволожского, потерявшая корону потому, что, не будучи воспитана, от радости, узнав что на нее пал выбор царя, упала в обморок, тоже заподозрена была в «порче» и тоще сослана была в Сибирь подобно бедненькой Хлоповой, любительнице сладкого.
Оставшиеся от того времени портреты изображают княжну Меншикову такой милой, привлекательной девушкой. На лице ее уже лежит печать нового строя жизни, новых потребностей: нет этой вялости, заспанности в чертах, в лицевых мускулах, в выражении и блеске глаз, какая видится на хорошеньких, но слишком неподвижных личиках женщин старой, созерцательно-набожной, теремной Руси. Большие черные глаза девушки смотрят и приветливо, и кротко, и более выразительно, чем глаза давно когда-то живших бабушек и прабабушек, Натальи Кирилловны, Софьи Алексеевны, Марьи Ильиничны Милославской и иных.
Маленькая девочка питала в гордом отце большие, даже слишком дерзкие надежды.
Сначала, когда ей не было еще десяти лет, могущественный Меншиков искал ей жениха между могущественными же, но не коронованными особами – он еще не заглядывал в слишком темную даль; уже после, он заглянул в нее и не рассмотрел там своей и дочерниной страшной судьбы.
Не мало было и искателей руки вельможной девушки: вся русская знать гордилась бы родством с «царским двойником», каким был Меншиков; все юные птенцы Петра Великого сочли бы за особенную честь и счастье повести к венцу светлейшую невесту.
Но ненасытный Меншиков загадывал дальше – он искал партии для своей дочери на стороне, в родственной, тогда еще самостоятельной, блистательной Польше, где всякий дворянин не терял надежды видеть корону Ягеллонов на своей голове.
Такого жениха своей княжне нашел Меншиков в старинном польском роде, в семье графа Сапеги, того Сапеги, предка которого еще царь Иван Васильевич, «собиратель русской земли», называл «Ивашкой Сопегой»: сын нового Сапеги, старосты бобруйского, граф Петр Сапега, сын богача, сын возможного и вероятного претендента на польский престол и сам такой же возможный и вероятный претендент на корону Пяста или Ягеллона – получил право именоваться женихом молоденькой княжны Марьи Меншиковой. Кто знает, польская корона могла попасть и на голову Сапеги, и на его будущую жену – отчего было не думать так Меншикову?
