Вещи все были хорошие. И картины по стенам очень хорошие. В такой обстановке могут только самые возвышенные мысли рождаться. Я невольно вспомнил напутствие мамы: «К приличным людям идешь…». Мне стало не по себе — несправедлив Лешка к отчиму, сам издергался, близких чернит…
…Продолжал разглядывать картины, смотрел на девушку в розовом, на золотой закат, прозрачный светящийся залив, на девушку с полевыми цветами…
На столе лежали томики библиотеки поэтов. Я решил, что это Лялины книги — Леонид поэтической библиотеки не собирал, увлекался техникой, особенно радио и телевидением. Но теперь он то и дело брал со стола какой-нибудь томик, перелистывая и вдруг начинал декламировать с увлечением, громко, как будто обращаясь не только к нам:
Не напрасно ли
новую борьбу ты ищешь?
Разве кончена
та, старая, борьба?
Стой на прежнем
боевом посту бессменно!
В новом облике
все тот же враг пред нами.
Леонид читал одно стихотворение за другим. Получалось это у него как-то неспокойно, беспорядочно, между разговором, будто не стихи читал, а свои мысли высказывал:
…Век породил нам эпоху великую! Боже! Как горько
В этот великий момент видеть ничтожных людей!..
Внезапно отложил книгу и зашагал по комнате от стены к стене, заметался:
— Вчера он снова оскорбил маму. Понимаете, не бранил, не вспылил, а так, знаешь, спокойненько, подло, по-хамски. Точно мимоходом ногой пнул надоевшую вещь… А потом она всю ночь плакала…
Леонид остановился, уставился на меня, как будто я мог ответить на его вопросы:
— Почему она терпит все это? Умная, образованная женщина!.. Раньше я плакал вместе с ней. Понимаете? Она здесь, на стильном диване. А я за стеной, в своей отдельной комнате. А теперь не плачу. Просто удивляюсь со стороны, равнодушно…
Леонид говорил неправду, не мог он оставаться равнодушным. Не знаю, кого пытался обмануть — нас или себя.
Больно было слушать все это, и я поспешил переменить разговор:
— Сидим тут, как на экзамене. Что у вас, радиолы нету?
— Радиола жиловская, — отрезал Леонид.
— Так что, после этого — не жить, что ли?
— А знаете что, ребята, — тряхнул головой Леонид, — перейдем в мою комнату. Кубатура меньше, зато чистого воздуха больше.
Он неслышно двинулся по комнате, мы так же неслышно — ноги утопали в мягких, ворсистых коврах — последовали за ним. Непривычное чувство охватило меня, оно усиливалось при каждом новом шаге по этим пышным бархатистым коврам. Наверно, это глупо, но ощущение напоминало щекотку — было и приятно и как-то не по себе.
Через маленькую дверь из коридора мы прошли в Лешкину комнату, небольшую, с одним окном. Лешка уверял, что в планах архитектора она именовалась комнатой для работницы. Но работница Жиловых обитала в кухне.
Стол, переживший оккупацию, кровать цельнометаллическая, новенькая — достижение местного цеха ширпотреба — все привычные, понятные вещи; мы сразу почувствовали себя по-домашнему.
— Эту комнату мы с мамой занимали, — проговорил Леонид, — еще тогда… До Жилова. Дверь эта была заколочена. Оставался выход на черную лестницу.
Леонид помолчал немного и вдруг нехорошо усмехнулся:
— Потом маме надоело так… Захотелось пожить…
— Послушай, Лешка, — горячо заговорила вдруг Ляля, — иногда мне кажется, что ты очень хороший парень. Скажу откровенно. А потом ты меня начинаешь злить. У Чайльд Гарольда хоть плащ был. А ты просто, так, даже без плаща.
— У тебя. Ляля, всегда классические примеры. А нам классика недоступна. По-нашему проще говорится: оторвался.
— Не знаю, как лучше — классически или проще. Но когда я думаю о тебе, мне становится тревожно.
— Это потому, что ты не делаешь утренней зарядки. Нервы нужно укреплять, Лялечка.
— Остроумие и балагурство, это не одно и то же.
— Именины называется, — вмешался я, — будем мы веселиться, или нет?
— Ладно, ребята. Признаю ошибку. Сдаюсь Включаю радиолу на полную катушку. Пусть окна дрожат. Итак: кавалеры, шерше ву девочек. Андрюшка, приглашай Лялю. Школьный вальс.
Я подошел к Ляле и церемонно поклонился. Она так же церемонно положила мне руку на плечо.
— Мы готовы, Леня!
Леша направился было в соседнюю комнату, шагнул к двери и на мгновение задержался:
— А легко все-таки, ребята, попасть на жиловскую половину. Стоит только открыть эту маленькую невзрачную дверь…
Леонид распахнул дверь и отступил — на пороге стоял Егорий Григорьевич Жилов, приветливо улыбаясь:
— А! Веселимся, молодежь!
Ляля смущенно сняла с моего плеча руку, спрятала за спину, как делала это у классной доски; я неуклюже повернулся, повалил стул и хрипловато буркнул:
— Здравствуйте.
Егорий Григорьевич продолжал приветливо улыбаться:
— Ну, ну, танцуйте, ребятки. Не станем мешать. Леня, а почему ты не завел радиолу? — он отошел в глубь комнаты, как бы собираясь удалиться, но не уходил, чего-то выжидал.
Лешке было неприятно появление отчима, но он старался не подать вида; присутствие Ляли стесняло его. Егорий Григорьевич должно быть разгадал состояние Лени и поспешил воспользоваться его замешательством:
— Напрасно ты, Леня, замкнулся. Нехорошо это. Твой день рождения — наш общий праздник.
Леонид, упрямо опустив голову, молчал. Егорий Григорьевич продолжал скороговоркой, опасаясь, что Леонид перебьет его:
— Мы с мамой нарочно вернулись пораньше, чтобы вместе… А я уже позаботился, чтобы сегодня все было как у людей. Пожалуйте, ребята, заходите. В нашей комнате просторней. Опять же — радиола. Особенного ничего, но повеселиться, отметить, так сказать, имеется возможность Леня, приглашай товарищей.
Мы с Лялей нерешительно переглянулись, не зная, что делать. Лешка растерялся, — приветливость и радушие отчима обескуражили его.
Егорий Григорьевич повернулся к Ляле и, не переставая на нее смотреть, торопил Лешку:
— Мамочка ждет нас, Леонид!
— Могла бы сама сказать… — Лешка покосился на Лялю и запнулся. Взгляд Ляли стал напряженным, выжидающим. Не сводя глаз с Ляли, Егорий Григорьевич упорно вел примирительный разговор.
— Прошу вас, ребята, стол накрыт. Проведем вечерок по-человечески.
— Вот я и хочу по-человечески! — неожиданно выкрикнул Лешка, — По-человечески, — поняли?
— Леонид! — укоризненно покачал головой отчим. — Людей постесняйся.
Я смотрел на Лялю и видел, что каждое резкое слово Леонида больно задевало ее.
…«Когда я думаю о тебе, мне становится тревожно», — вспомнились ее слова. Леонид, разумеется угадывал состояние Ляли, но он ничего уже не мог поделать с собой:
— По-человечески, а не прихлебателем, — слышите?
Егорий Григорьевич с трудом сдерживал себя, все еще на что-то надеялся, чего-то выжидая. Он только отошел немного и как бы невзначай отодвинул портьеру, — яркий свет ударил в глаза. За то время, пока мы оставались у Лешки, столовая преобразилась, стол был накрыт белоснежной скатертью, букет свежих цветов красовался посредине. На полке серванта стояли вазы с фруктами и корзины
