принципиально различные части, он и не очень понимал, во что именно.
Он думал о кораллах, о рифах, вырастающих вокруг потопленных авианосцев; возможно, она тоже станет чем-нибудь вроде – тайной, погребенной под причудливыми наростами догадок, предположений и даже легенд.
Ему казалось, что это будет для нее лучший, не такой мертвый способ быть мертвой. И он ей этого желал.
– Вытаскивайте меня отсюда, – сказал он Дэниелзу.
Дэниелз сразу же заулыбался под своим хирургическим зажимом и торжествующе спрятал едва не прилипшую к грязному пластику карточку в карман.
С Райделлом Лейни познакомился чуть позже, когда бестормозная бригада поселила его в «Шато», древней копии еще более древнего оригинала, вызывающе экстравагантной куче бетона, намертво зажатой между двумя одинаковыми и какими-то уж особо тошнотворными корпусами, поставленными здесь как раз к исходу прошлого века. Эти агрессивно-дебильные близнецы как в зеркале отразили миллениальные страхи и тревоги года, когда они являлись на свет, преломляя их к тому же через некую другую, более смутную, жутковато-приглушенную истерию, что делало их не такими безликими – и еще менее привлекательными.
Номер, куда поселили Лейни, был значительно просторнее его жилища в Санта-Монике и представлял собой нечто вроде квартиры 1920-х годов, растянувшейся вдоль длинной неглубокой бетонной террасы с видом на бульвар Сансет, чуть более глубокую террасу нижнего этажа и круглый крошечный газон – все, что осталось от былых садов.
Лейни этот выбор казался странным, мало соответствующим ситуации. Он бы скорее ожидал, что они предпочтут что-нибудь более уединенное, более укрепленное, более опутанное охранными системами, но Райс Дэниелз сказал, что у «Шато» есть свои, и очень серьезные, преимущества. Во-первых, его имидж должен способствовать гуманизации Лейни, «Шато» выглядит как жилище, нечто со стенами, окнами и дверьми, место, где постоялец может вести нечто похожее на жизнь, – чего никак не скажешь о серьезных бизнес-отелях с их бездушными кубами и квадратами. Кроме того, эта гостиница имеет глубоко укоренившиеся ассоциации с голливудской системой звезд и, опосредованно, с человеческими трагедиями. Звезды жили здесь, в золотые дни старого Голливуда, а позднее кое-кто из них здесь же и умирал. «Без тормозов» планирует подать смерть Элис Ширз как трагедию в освященной временем голливудской традиции, с тем отличием, что она была спровоцирована «Слитсканом», сущностью более чем современной. Кроме того, объяснял Дэниелз, «Шато» охраняется куда серьезнее, чем может показаться на первый взгляд. Тут-то Лейни и был представлен Барри Райделлу, ночному охраннику.
Как показалось Лейни, Дэниелз знал Райделла еще до того, как тот нанялся в «Шато», хотя было не совсем ясно, как и откуда. Райделл проявил совершенно неожиданную осведомленность во внутренних порядках и обычаях развлекательно-информационной индустрии и чуть позже, когда Дэниелз уже ушел, спросил Лейни, кто его представляет.
– Это в каком смысле? – удивился тогда Лейни.
– У тебя же есть агент, да?
Лейни сказал, что не да, а нет.
– Тогда найми себе агента и не очень с этим затягивай, – сказал Райделл. – Я не говорю, что это спасет тебя от всех накладок и что с агентом все будет точно, как ты того хочешь, но кой хрен, это же шоу-бизнес, не надо об этом забывать.
Это и вправду был шоу-бизнес, и до такой степени, что Лейни уже через несколько минут начал всерьез задумываться, а не лопухнулся ли он, связавшись с этой конторой. В его номер набилось шестнадцать человек, для «предварительной беседы» продолжительностью в четыре часа, хоть бы подумали своими головами, что он только шесть часов как из-за решетки. Когда они наконец ушли, Лейни прошагал заплетающимися ногами чуть не весь длинный, как кишка, коридор, тупо открывая двери каких-то кладовок и чуть не плача оттого, что спальня куда-то подевалась. Найдя ее, он даже не стал снимать одежду, за которой они сгоняли Райделла в «Беверли-центр», а просто заполз на кровать и уснул.
Что, думал Лейни, ему стоило бы сделать прямо здесь и сейчас, в этом баре на Золотой улице, думал, отвечая тем самым на свой вопрос о взаимодействии джетлага и бурбона. Но чуть позже, допив рюмку до дна, он почувствовал, как дошедший, казалось бы, до низшей точки отлив сил начал сменяться приливом, парадоксальное состояние, связанное, вероятно, не столько с алкоголем, сколько с внутренней химией усталости и перемещения на другой конец света.
– А Райделл бодро держится? – спросил Ямадзаки.
Лейни на мгновение удивился такому вопросу, но тут же вспомнил, что Райделл упоминал тогда какого-то японца, знакомого ему по Сан-Франциско, и это, конечно же, был этот самый Ямадзаки.
– В общем, – сказал Лейни, – этот мужик не показался мне каким-нибудь совсем уж отчаянно несчастным, но в нем иногда проглядывало нечто вроде пришибленности. Пожалуй, проглядывало. В смысле, я с ним не то чтобы близко знаком, так что не могу быть уверен.
– Жаль, – вздохнул Ямадзаки. – Райделл – смелый человек.
– А как насчет вас, Лейни? – вмешался Блэкуэлл. – Вот как вы сами, вы считаете себя смелым человеком?
Червячок шрама, рассекавший его левую бровь, пошевелился, словно собираясь уползти наверх, и замер в новой позиции.
– Нет, – сказал Лейни. – Не считаю.
– Но ведь вы пошли против «Слитскана», верно? Пошли из-за того, что они сделали с этой девушкой. У вас была работа, была еда, было где жить. Вы получали все это от «Слитскана», но затем они убили эту девушку, и вы взяли на себя задачу за нее посчитаться, так ведь?
– Ничто и никогда не бывает так просто, – сказал Лейни.
Секундное молчание, а когда Блэкуэлл заговорил, Лейни неожиданно столкнулся с иным способом мыслить, таким, который принято скрывать, считать вроде бы не существующим.
– Что да, то да, – сказал Блэкуэлл. – Хрен там что бывает просто.
Большая, сплошь в розоватой сетке рубцовой ткани, кисть его левой руки поползла подобно некоему неуклюжему самостоятельному животному к нагрудному карману микропорной рубашки, некоторое время в нем копалась, извлекла маленький, тускло поблескивающий металлический предмет и положила его на стойку бара.
– Это гвоздь, – сказал Блэкуэлл. – Полуторадюймовый, оцинкованный, для кровельных работ[64]. Я иногда прибивал людей за руки, такими вот примерно гвоздями к таким примерно стойкам. Среди них, людей этих, встречались самые форменные ублюдки. – В голосе огромного австралийца не было ни грамма злобы. – И некоторые из этих ублюдков, пока ты прибиваешь им одну руку, другой рукой извлекают бритву или хирургические щипцы. – Палец Блэкуэлла машинально потрогал багровый шрам, выглядевший так, словно что-то пронзило ему кожу прямо под правым глазом и ушло в сторону, натолкнувшись на скульную кость. – Ну и что прикажешь с такими делать?
– Со щипцами?
– С ублюдками. Хочешь
