…невеста, которая поначалу радовалась, что суженый при короле устроился, на третьем году службы радость утратила, а ныне и вовсе замуж за соседа вышла, здраво рассудив, что не молодеет…
…а теперь еще и колдовка… колдовку-то обмануть сложней, чем обыкновенного человека, она-то кровь чует… и хоть бы Аврелий Яковлевич амулету обещался, да как знать, сработает ли эта амулета…
В общем, Матеуш, и сам того не желая, расчувствовался.
Однако о цели своей не позабыл. Пусть таланту магического в нем было на кроху, но хватило и того, дабы клятву стребовать. Конечно, протрезвев, агент падал в ноги и умолял его высочество не блажить… так разве ж это блажь?
Ну не верил Матеуш, что колдовка будет столь опасна.
А про демона и вовсе знать не знал… раскаивается он. Вот честное королевское слово! И Аврелия Яковлевича, который сию историю слушал превнимательно, хмурился да бороду тормошил, просит понимание проявить. Не Матеушу ведь достанется, а агенту, существу безвинному, за доверчивость свою пострадавшему…
— Два дурака в одном дворце — это чересчур. — Ведьмак вяло отмахнулся от Матеуша. — Ничего, разберемся…
— А что с колдовкой?
— Нет колдовки. — Аврелий Яковлевич произнес это с чувством глубочайшего удовлетворения. — Вышла вся…
— Я не понял…
— И не поймешь. — Ведьмак не отказал себе в удовольствии щелкнуть королевича по носу. Аврелька или нет, но… особ королевской крови в мире всяк больше, чем умелых ведьмаков. И сия простая истина давала Аврелию Яковлевичу право гордиться если не собой, то своим умением. Пожалуй, Гавел мог бы ответить на вопрос Матеуша… и ответил бы, поскольку к собственной силе еще не привык, смущался и привычно трепетал перед теми, кто стоял выше его.
Стоял ли?
— В зеркала ушла. — Аврелий Яковлевич упомянутое зеркало поднял сам, осторожно, двумя пальцами. — Она-то в прежние времена тут целое зазеркалье сотворила… души тянула, мучила и запирала за гранью. А теперь и сама там оказалась… забыла, что у зеркал — долгая память.
— А Миндовг?
Лизанька лежала на алтаре, раскинув руки, и давешний помощник купчихи хлопотал возле тела, то по щечкам постукивал, то к груди ухом прижимался. Верно, сердце Лизанькино билось, ежели в покое ее не оставляли.
— Следом потянулся. Он к ней привязан был… поводком, как собака к хозяину. Но ничего… он тоже свое получит… у них на всех обиды хватит.
Королевич отвернулся, не из смущения, но потому что смотреть на алтарь ему было неприятно:
— Что ей вообще нужно было?
— Что? — Аврелий Яковлевич не без труда плечами пожал. — Все и сразу… сила… вечная молодость, бессмертие почти… этот камушек многое дать способен. Власть. Смуту. Корону… думаю, надоело править Серыми землями, захотелось обыкновенными… вот взошел бы на престол Матеуш Кровавый, а при нем и королева красоты писаной… и всем бы весело зажилось… до кровавых соплей… а все почему? Потому что некоторым в заднице свербит… подвигов охота.
Королевич стыдливо очи опустил, но ему не поверили. И тогда Матеуш задал иной вопрос:
— И… что дальше?
— Дальше? Ничего. — Аврелий Яковлевич отер зеркало и сунул за пояс. — Дом, конечно, чистить придется, но… после, когда они сами попросят.
— А мы узнаем?
— Узнаем, — тихо ответила златовласая панночка, которая чинно сидела у алтаря, ручки на коленях сложивши. — Поверьте, узнаем… зеркала будут плакать.
…правда, она не сказала, что слезы эти будут кровавыми.
И случится это не скоро.
Не сказала. А Гавел не стал уточнять: и без него разберутся.
ГЛАВА 15
О том, что порой торжеству справедливости мешают стереотипы
Да славится наш суд — самый гуманный суд в мире!
Из прокламации, выпущенной судейской коллегией к двухсотой годовщине принятия Великого Статута для патриотического воспитания и просвещения народного
Четвертые сутки почти без сна.
И глаза горят огнем. Евдокия трет их, хотя понимает, что так нельзя, только хуже сделает, но ей все равно, потому что четвертые сутки уже, а ничего не понятно…
— Выпей, — Аленка протягивает высокий стакан с мятным лимонадом, — тебе станет легче, вот увидишь.
И Евдокия берет.
Ей невероятно хочется спать, но сон кажется предательством по отношению к Лихо, ведь если Евдокия закроет глаза, то…
…мятный лимонад со слабым привкусом лимона прохладен, как и Аленкины руки на висках.
— Вот увидишь, все образуется, — обещает она, и Евдокия вновь соглашается.
Конечно, образуется.
Четвертые сутки пошли уже… это ведь много, бесконечное количество часов, минут, секунд… растянутое ожидание… и она, Евдокия, бессильна что-то изменить.
Не здесь, не в королевском дворце, где она — не то пленница, не то гостья, а может, и то и другое сразу, кто этих королей разберет? Дворцовый медикус вновь заглядывал, настоятельно рекомендовал успокоительные капли, дескать, Евдокия чересчур уж изводит себя переживаниями.
Изводит.
Как иначе?
Ведь четвертые сутки, а никто ничего не говорит… Себастьян заглядывал. Ему к лицу белый костюм, и рубашка выглажена, накрахмален воротничок. Запонки поблескивают. Булавка для галстука подмигивает и сверкает, переливается камушек в подвеске. Себастьян его то и дело трогает, точно желая убедиться, что камушек этот на месте.
Сам он худой. И под глазами круги залегли. Откуда-то Евдокия знает, что ненаследный князь тоже почти не спит, и знает — из-за чего не спит… и это знание позволяет простить его.
А может, и того раньше Евдокия простила… та, прежняя, вражда казалась ныне глупой.
— Тебе надо отдохнуть, — говорит Себастьян и за руку берет, а Аленка держит за вторую. — Ты все равно ничего не сможешь сделать.
И Евдокия кивает, соглашаясь. Но правда в том, что она не способна ни есть, ни спать. Она ждет, и ожидание выматывает душу.
— Все будет хорошо. — Себастьян умеет врать, и Евдокия почти верит. — Аврелий Яковлевич на нашей стороне, а он — это сила… и королевич опять же… он мне должен… и если так, то отпустят…
Евдокия кивает: конечно, отпустят.
Лихослав ведь не виноват, что он волкодлак. Он не такой, как прочие, не безумная тварь, кровью одержимая, он в любом обличье человеком остается… и останется… и значит, не имеют права его казнить.
Хотя казнью не назовут.
Ликвидация.
Или превентивные меры, кажется, так пишут в постановлениях на зачистку. И страшно, жутко… он ведь однажды умер уже… и Евдокия вместе с ним умерла. Но теперь жива… оба живы… и значит, так богам угодно, а с богами людям нельзя спорить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
