Но главное, что сама она счастлива.
Именно.
До безумия.
И безумие это толкает к Лихо, потому что знает Евдокия — вовсе он не чудовище… рычит, глухо, но нежно… или только чудится ей эта нежность?
— Панночка… осторожней. — Матеуш произнес это с укоризной, но задерживать не стал.
А колдовка хохочет. Мол, что бы ни сделала Евдокия, нет больше того, прежнего, Лихослава…
— Лихо… Лишенько…
Зверь смотрит на Евдокию. А глаза желтые-желтые, будто из янтаря солнечного сделаны. И в них-то Евдокия отражается. Сама смотрит на это отражение, диву дается, неужели она такая… красивая?
— Лишенько… — Руку протянула, коснулась горячего носа, и дыхание, вовсе оно не зловонное, как в книгах писали, а обыкновенное, человеческое почти, ладонь щекотнуло. — Что ж ты так, Лихо?
Колдовка же, которая смеяться перестала, шагнула было и этак по-свойски руку на хребет положила, смотрит на Евдокию, морщится.
— Убей, — сказала что выплюнула.
И Лихо толкнула.
А он не шелохнулся, только хвост, вовсе не волчий, а длинный, змеиный, прям как у старшего братца, по ноге колдовку хлестанул. Она же, верно этакой пакости не ожидая, взвизгнула:
— Убей!
Лихо, вывернувшись из-под колдовкиной руки, как-то так встал, что Евдокия оказалась по другую сторону от колдовки.
— Думаешь, ты сможешь удержаться? — Та отступать не собиралась, и даже когда Лихо зарычал, на сей раз глухо, с перекатами, не испугалась. — Ты умер. Ты не человек…
— Не слушай ее. — Евдокия провела ладонью по хребту.
Шерсть волкодлака была короткой, мягкой, словно шелковой… и псиной почти не пахнет… и горячий такой, а на ласку отзывается. Трется и вздыхает.
— Да уж, панночка Евдокия, — с некоторой заминкой произнес королевич. — Я знаю, что любовь лишает женщин разума, но вот чтобы настолько…
Лихо обернулся и рявкнул. Человеческую речь он понимал прекрасно и королевский изысканный пассаж оценил по-своему.
— Извините, пан волкодлак. — Матеуш почел за лучшее поклониться. — Это… от нервов… все ж обстановка такая вся кругом… нервозная. Демоны, колдовки, волкодлаки… предок мой почтеннейший опять же… не подумайте, ваше величество, что я к предкам с неуважением отношусь…
Миндовг, которому в женском теле было еще менее уютно, нежели в волкодлачьем, зарычал.
— Я вас очень даже уважаю, как фигуру историческую. — Матеуш рычание проигнорировал, но от камня отступил, панночек потеснивши. — И биографию вашу изучал со всем прилежанием…
Еще шаг.
Лизанька, на алтаре сидящая, шипит.
— Однако вот к личному знакомству, признаться, не готов… да и то, ваше величество, в вашем-то почтеннейшем возрасте пора бы и на покой… желательно вечный.
— Мальчиш-ш-шка… — зашипел Миндовг, который вовсе не собирался на покой, ни на вечный, ни на временный. Напротив, жить ему нравилось.
Еще бы тело сменить…
— Конечно, мне до вашего возраста далеко…
…еще шаг.
И Габрисия вцепилась в королевскую руку, а Эржбета — в Габрисию. Мазена же держалась рядом, но словно сама по себе, и в этот миг не желая поступаться честью Радомилов: коль уж умирать, то гордо…
— Я жить только-только начинаю… но хотелось бы продолжить. Я вам, ваше величество, за сговорчивость могильную плиту обновлю, а то старая уже трещинами пошла… сами знаете, вечно казначей ноет, что денег нет.
— Повесить. — Проблема ноющих казначеев была Миндовгу близка и понятна.
— Так-то оно так. — Матеуш подтолкнул девиц к Аврелию Яковлевичу, но тот лишь головой покачал. — Повесить можно… одного на виселицу, другого — на плаху… а работать кто станет?
— Р-развели демокр-р-ратию…
— Развели, — с сожалением признался Матеуш. — И могильные плиты теперь страдают… так вот, договорюсь, чтоб вашу обновили, так сказать, по знакомству. И мрамор италийский закажем, высочайшего качества… эпитафию подберем сообразно случаю… и барельефом ваш профиль… по-моему, очень достойно получится.
Миндовг ответил важным кивком, не то чтобы он соглашался в могилу вернуться, но обновить ее и вправду стоит, хотя бы из уважения к себе прошлому. Правда, того себя он почти и не помнил. Он вообще изрядно растратил память, и ныне в ней жили Серые земли, которые вовсе не были серыми, но играли всеми оттенками алого…
…луна с кровяными прожилками в перине багровых облаков. И голос ее, слышный и ныне, пусть и тело иное, и место, но Миндовг слышит зов луны.
Не он один.
— Что ж, Аврелька, — сказала колдовка, — утомил ты меня…
Она вскинула руки, словно отталкивая кого-то или что-то, и Себастьян взвыл. Он уже видел это — горячую плотную волну, рожденную выбросом силы.
Воздух сгустился.
И потерял прозрачность. Он стал плотным, не воздух — мутное стекло, которое пошло трещинами, а после рассыпалось. И осколки роем злых пчел впились в кожу.
Матеуш закричал и сбил Габрисию на пол… Эржбета, кажется, тоже упала… Себастьян и сам покатился, его чешуя была достаточно плотной, но и сквозь нее жалили воздушные иглы.
Резко запахло кровью.
И белая пелена призраков сомкнулась над Ядзигой…
…эльфийку накрыло пологом собственной ее силы, от которой пахло свежею травой и еще, пожалуй, маргаритками… этот полог развернулся, накрывая людей.
— Держишься, Аврелька? — со смехом поинтересовалась колдовка, собирая густой воздух в горсти, и тот в соприкосновении с колдовкиными руками чернел, прорастал нитями проклятий…
— Держусь…
Аврелий Яковлевич поднялся с пола и, отерев кровящий нос, сказал:
— Крестничек, ату ее…
Лихо встряхнулся…
…не успел.
…следующая-волна, черная, гнилая, накрыла его, опутала, стреножив.
— Место, мальчик, место… слушай свою хозяйку… — Она держала сеть обеими руками, подтягивая Лихо к себе. А он упирался. И нити проклятий впивались в тело.
Резали.
Прорастали сквозь шкуру, и Лихо уже не выл — кричал от боли… но, несмотря на крик, полз, подбирался ближе к той, которая была больше мертва, чем жива.
— Упрямый ты… и ты, Аврелька… — Еще один взмах рукой, и Аврелий Яковлевич, который виделся Себастьяну несокрушимым, полетел на пол.
И на полу остался.
…Гавелу было страшно, как никогда в жизни. А в жизни ему случалось бояться всякого, взять хоть бы тот случай, когда его, Гавела, собаками травили, будто бы оленя… хотя, ежели совсем уж по правде, олень — тварь божия, безобидная, а Гавел за дело пострадал.
Но тогда, спасаясь от стаи волкодавов, он думал, что в жизни сильней не напужается.
Зря думал.
Колдовка была сильна. И он видел эту силу темным маревом, болотной шалью, что легла на тонкие колдовкины плечи… сила наполняла и переполняла ее, чужая, заемная, разъедающая изношенное тело…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
