При Дворе не зря говорили о строгости генерал-аншефа. Генералы и полковники, привыкшие распоряжаться в бригадах и полках, как в своих поместьях, не было в восторге от его строгого контроля. Суворов не только издавал приказы, но и добивался их неукоснительного исполнения. Дисциплина и субординация поддерживались им неукоснительно. Результат воспоследовал. При вступлении его в командование в Финляндии в госпиталях была 1000 больных, при одном медике на 100 человек, с «невежественным» обслуживающим персоналом. Уже в «первые месяцы» число больных стало сокращаться, а к концу года, «при отъезде моем», больных осталось 40, и те в основном на освидетельствовании для отставки. В госпиталь попадали только с чахоткой, каменной и венерическими болезнями, эпилепсией. Остальных больных успешно лечили в полковых лазаретах, да и там их оставалось мало. Этот результат был достигнут «строгим соблюдением солдатского здоровья». Суворов резко возражал по поводу ведомости Военной коллегии, где смертность в его войсках исчислялась в 1/50 (т.е. 2%). Для армии это считалось допустимым, но Александр Васильевич был крайне раздосадован, что в число умерших под его командой посчитали огромное число больных, сданных нерадивыми начальниками в госпиталя раньше и умершими в первые месяцы 1792 г. (Д III. 174). На самом деле радикальное сокращение числа больных было достигнуто, с помощью хороших врачей, уже в июне (Д III. 128). Он сам посчитал, что «в немалой Финляндской дивизии, под командой моей[83] за 10 месяцев умерло более 400, бежало больше 200 и осталось больных, слабых и хворых больше 300» (Д III. 181). Смертность не превысила 1% (Д III. 15 2). Бегство солдат было неизбежным, поскольку в дивизию сдавали штрафников и разжалованных гвардейцев, однако многих из них ловили, многие сами возвращались.
Опровергая «клевету», Суворов не отвлекался от главного — организации обороны. За год командования он завершил строительство полевых укреплений и нескольких крупных крепостей, военно-морской базы и каналов. В первое лето солдаты мало тренировались, теперь, имея все полномочия, Александр Васильевич взялся за обучение войск всерьез. «Будучи здесь, — радостно писал он секретарю императрицы, — более чувствую по долгу службы, что я здесь необходим, (так) как обширные предположения не надлежит ни на мгновение из виду упускать». Поэтому визиты Суворова в Петербург были краткими (Д III. 102).
В Финляндии, писал Суворов, «я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы» (Д III. 152). Он не только обучал солдат, но строил суда, командовал флотом и проводил морские маневры! «Время не терпит, — торопил он исполнителей (Д III. 106), — всегда в памяти иметь должно, куда нам за нерадение наше отвечать надлежит!» (Д III. 123). Было трудно, но «дело в движении, сердце на месте»; работы идут, хотя в расходе казенных средств «я скуп до крайности» (Д III. 128). «Предпобеждение» Суворов обратил теперь не на врага, а на «немогузнайство» и неточность исполнения приказов. Средством была четкость и подробность приказаний в купе с единоначалием. Александр Васильевич рекомендовал подчиненным: «не унывать, а брать благопоспешные меры», действовать «проворно», следовать благим примерам (Д III. 128 а); «утраченное (время) поправить расторопностью» (Д III. 133). Уже 8 сентября он доложил императрице (через ее секретаря): «Желаемое кончено все! Пограничные крепости отданы в ведомство здешней инженерной команды, остались мелкости… После небольших маневров еду к… каналам», они еще достраивались (Д III. 158). К концу 1792 г. все задуманное было выполнено.
«Нет ничего красивее и прочнее этих пограничных крепостей!», — написал Суворов (Д III. 169). Но сами крепости были лишь частью и следствием военных планов, которые он доработал в рапорте императрице «Об оборонительной и наступательной войне в Финляндии»{130}. Сделав уточнения к плану обороны, на котором было основано строительство укреплений, Суворов подчеркнул, что мелкие набеги неприятеля следует «презирать» и самим таких не делать, «они опасны». «Лучше усыплять, чем тревожить, и делать большой удар. Малая война обоюдно равна и не полезна, изнуряет войско». Он не советовал не трогать заставы, оставляемые противником для охраны коммуникаций, и вражеские форпосты, даже под предлогом взятия языков. Их отдельные сведения не важны: «генерал должен предвидеть будущее по течению обстоятельств». Вторжения неприятеля не надо бояться: на важных направлениях он встретит абсолютно неуязвимые крепости, на неважных — не получит выгод и в любом случае будет разбит ударом подвижных отрядов с фронта, фланга и тыла, раз уж «сам пришел к побиению». Этим отрядам «быть всегда нераздробленным, так как здесь в обыкновенных партизанах нужды нет». Аналогично озерная флотилия обеспечивает удар в тыл наступающим шведам, а эскадра неприступного порта Роченсальм «берет в тыл, вместе с Ревелем, противные флоты, коих десант, никогда не большой, всюду бьют и топят сухопутные войска».
Для надежной защиты от Швеции требовалось обидно для этой державы мало войск: 24 роты гарнизонов в 7-ми крепостях; 26 батальонов пехоты, 6 эскадронов драгун и 4 казачьих полка в двух ударных отрядах, резерве и в разъездах. А если к ним прибавить всего 3–4 полка пехоты и 9–10 эскадронов кавалерии, то на основе тех же баз и магазинов получится отличная наступательная война! В ней самая простая и очевидная задача — обойдя Швартхольм, взять флотским десантом Свеаборг и сухопутными войсками Гельсингфорс (Хельсинки). Другой вариант: прикрыв Гельсингфорс особым отрядом, атаковать по суше дальние цели на западном берегу Финляндии — Тавастгус и Або. Если флот, обойдя и частью сил блокировав Свеаборг, соединится с сухопутным войском в Або, все силы шведов в Финляндии будут отрезаны. Для защиты внутри границ можно оставить всего 3–4 полка, 3–5 эскадронов и казачий полк, расположение и операционные направления которых Суворов точно указал[84].
Уже к середине лета 1792 г., видя, что вопрос о шведской опасности Суворовым радикально решен, его завистники среди генералитета активизировались. Александр Васильевич в Финляндии болезненно реагировал на распространявшиеся сплетни о том, что он жаден к наградам, ведет себя, как сатрап, оскорбляет офицеров, массами морит солдат, будто его победы — даже при Рымнике — ничего не стоят по сравнению с действиями других генералов, особенно победой Репнина при Мачине{131}.
Они «вообще хотят доказать, что править умеют… — грустно писал о генеральской клике Суворов, — а политическая война не бесславнее истинной…» (Д III. 131). «Усердная моя и простодушная служба родила завистников бессмертных… я всех старше службами и возрастом, но не предками и камердинерством… ярыги (бездельники и пьяницы) со стоглавой скотиной (высшим светом) меня в Санкт-Петербурге освистывают» (Д III. 134). Александр Васильевич и раньше был недоволен положением среди генералитета, утомлен «физически и морально… Время коротко, приближается конец: изранен, 60 лет, и сок весь высохнет в лимоне» (Д III. 92). Теперь он рассуждал конкретнее: «Смертный помнит смерть, она мне недалека. Сего 23 октября 50 лет в службе; когда не лучше ли мне кончить непорочную карьеру? Бежать от мира в какую деревню… готовить душу на переселение, если вовсе мне употребления предусмотрено не будет… Здесь со мною бес, в Санкт-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом» (Д III. 141).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
