опустился тяжело. Пакари возился, скрипуче попискивая, где-то в той стороне, и сырой ветер ползал вокруг, заставляя вздрагивать. Но хуже всего была тьма, живая и злая тьма, от которой неясно было, чего ждать. Поно ушёл бы к быку под тёплый бок, но Фарух сидел, покашливая, и не сходил с места. Как уйдёшь первым, если к тому же обещал не ложиться?
— Что это ты не спишь? — спросил Поно, поёжившись. — Я и один могу посидеть на страже.
— Насмехаешься, что ли? Как мне спать, если ты не взял ни циновки, ни подушек! Вы, бедняки, слеплены иначе, можете спать и на камне, а я не могу. Спи: ты мал, тебе нужен отдых. На страже останусь я.
Худшего он сказать не мог.
— Я мал? — рассердился Поно. — Великий Гончар вылепил тебя лишь немного раньше, и вылепил плохо. Ты вдвое слабее меня! Ты, может, только два дела хорошо и умеешь: есть да спать. Вот и спи!
— А ты хорошо умеешь другое: дерзить. Это не то, что требуется от стража. Я не доверю такому, как ты, свою жизнь, а буду следить сам.
Так они и сидели, кутаясь в накидки и покашливая, и ни один не двинулся с места.
Дождь бродил у их небольшого укрытия, едва слышно ступая, и шептал зловеще. Казалось, он тянет длинные пальцы, вот-вот коснётся… Поно хлопал себя по плечу и оборачивался в тревоге, приглядываясь к серому сумраку, пока глаза не начинали болеть. Дождь отпрыгивал. Он присаживался и смотрел, что-то чертил на песке когтями, посмеиваясь. Наваливался сон, душный, как надетый на голову мешок, и дождь тянулся ближе, ближе…
Поно тёр лицо и щипал себя. Дождь отползал. Склоняя голову то влево, то вправо, он менял очертания, бормоча себе под нос, и смотрел насмешливо.
Он ушёл неясно куда, когда настало серое утро. Осталась лишь вода, что редко-редко каплет с неба.
— Нам пора, — сказал Поно и поднялся, морщась, растёр затёкшие ноги. — Вставай! И так отстали, как бы их не потерять. Дороги расходятся…
Поднялся и Фарух. Глаза его покраснели, искусанные губы кривились, будто вот-вот заплачет. Поно поглядел насмешливо, ожидая жалобы, но Светлоликий жаловаться не стал.
— Мы их не потеряем, — сказал он хрипло и кашлянул, прочищая горло. — Кочевники, а с ними новые боги и наместник со своими людьми. Думаешь, они сумеют проехать тайно? Да они и не станут таиться. Их запомнит каждый, кто увидит.
— Так-то так, да только они идут в город, который за много жизней никто не нашёл, а значит, дорога туда сокрыта. И уж они позаботятся, чтобы никто не пошёл по следу! Что, об этом ты не подумал?
Фарух поджал губы.
— Вижу, не подумал! — воскликнул Поно. — А ещё говорят, с тобой никто не сравнится в уме.
— Даже умнейшему из умных порой нужна помощь. Для этого у меня были советники, но теперь…
Фарух сдержал тяжёлый вздох и посмотрел недобро.
— Теперь с тобой только я, — докончил Поно. — Можешь звать меня «мудрейший советник Поно»…
— Мудрейший? Такого не удостоился даже Бахари! Да ты знаешь, как выбирают советников, мальчишка? Это люди из знатных родов, обученные грамоте и всяким наукам, не юнцы. Их отцы и деды, и отцы дедов служили наместникам, доказав свою верность…
— Ха! Ну, я вижу, то и впрямь были достойнейшие из достойных. Только где они, почему не с тобой?
— Будто ты здесь ради меня, — прищурившись, сказал Фарух. — У тебя своя цель. Наши пути совпали, только и всего. Когда они разойдутся, ты тоже оставишь меня.
Он говорил с обидой.
Он сказал правду, но признавать это отчего-то не хотелось, и Поно промолчал.
Двое решили немного пройтись, чтобы размяться. Уж если у Поно болело едва ли не всё тело, то как, должно быть, тяжко пришлось Светлоликому, не привыкшему ездить на быках! Тот морщился и хромал, но пытался не выказать слабости.
Они брели к далёкому мосту, ведя быка в поводу и оставляя цепочку следов, что тут же наливались водой. Плоская и мокрая равнина тянулась во все стороны. Её придавливало большое тяжёлое небо.
Порой грохотало глухо и протяжно: Великий Гончар вымешивал глину. Видно было, как движутся тёмные комья. Казалось, вот-вот они не удержатся, обрушатся вниз.
Пакари, повизгивая, рвался из сумки, но скоро понял, что не отыщет ни еды, ни тепла. Смирившись, он притих и, свесившись наружу, рассматривал чахлые кустарники и пучки серых трав. Птицы не галдели там, жёлтые рогатые ящерицы не шуршали — жизнь ушла. Даже птицы-кочевники куда-то делись, не ехали больше на бычьих рогах.
— О мудрейший советник Поно, — насмешливо и непочтительно сказал Фарух, обрывая молчание. — Я нуждаюсь в твоём бесценном совете и помощи. Озари меня своей ослепительной мудростью, схожей со светом небесной лампы…
— Чего тебе? — с подозрением спросил Поно.
— Научи меня песням, хоть одной. У меня нет камбы, но это плохая отговорка. Люди не захотят её принимать.
— Ха! Как это ты не знаешь ни одной песни?
— Я знаю их больше, чем ты сумеешь запомнить! Но в моём доме пели только обо мне. «Велик и умён, красив и силён…»
Великий Гончар дал Фаруху звучный голос. Поно взяла обида: зачем такому дар музыканта? И так у него золота вдосталь!
— Да, — сказал он, — такие песни никому не понравятся! Может, только тебе. А ты вот что, пой наоборот: «уродлив и слаб…»
Фарух, прищурившись, поглядел на него.
— Так и сделаю, — сказал он. — А в конце назову твоё имя. Что ж, если ты больше ничем не можешь помочь, возьмусь придумывать…
— Ладно! — воскликнул Поно. — Научу тебя весёлой песне, чтобы ты и в другой раз не опозорил нас. Держи повод!
И он пошёл, притопывая по мокрой земле и хлопая в ладоши. Вот так, так, заодно и сон разгонит! Грязь хлюпала и брызгала. Фарух отшатнулся, и Поно нарочно топнул сильнее, и, развернувшись, пошёл вперёд спиной и закричал ему в лицо:
— Хорошее поле у бедняка —
три шага туда и два шага сюда,
с работой управится быстро!
С этого поля хорош урожай:
перцев корзина да миска бобов,
не успеет устать, собирая!
От голода старый издох его бык,
а нового не на что будет купить,
зато и пасти не придётся!
Любимая стала другому женой —
не было коз, чтоб отдать за неё,
так что ж, просторнее в доме!
Закончив, он хлопнул ещё несколько раз, остановился и посмотрел на Фаруха с улыбкой.
— И это весёлая песня? — спросил тот. — Что тут смешного, зачем такое выдумывать?
— Выдумывать? Это жизнь! Если не
