меня. Он выполнил, что должен, и больше не нужен нам. Я не боялась, что ты его разговоришь: он почти ничего не знал.
— Здесь что-то не сходится, — сказал Бахари, коснувшись своей бороды и прищурившись. — По обвинению Шабы в колодец бросили мальчишку. А Шаба сказал, это твой брат. Что же, так плохи дела у Творцов, что они грызутся и предают друг друга? Дела так плохи, что нанимают детей и женщин?
Он ждал, бесстрастный, лишь тень усмешки чуть тронула губы.
Нуру легла грудью на подоконник, приблизила своё лицо к его лицу и сказала с улыбкой:
— Всё сходится, если знать, куда сводить. Ты не думал, что мальчик попал в колодец, потому что мы так хотели?
Лицо Бахари осталось неподвижным, но Нуру показалось, усмешка погасла.
— Там сидела старуха, — медленно продолжила она, вспоминая имя, услышанное от брата. — Чинья. Чинья хранила тайну и не выдавала тебе. А мальчику она сказала, как думаешь?
Руки Бахари метнулись к ней, и Нуру, отшатнувшись, воскликнула:
— Не смей!
Он тут же исчез. Видно, боялся, что поднятый шум привлечёт внимание, и не хотел, чтобы его застали здесь. Нуру ждала. Когда стало ясно, что другие не придут, Бахари вернулся.
— Что за игру ты ведёшь? — прошептал он, кладя пальцы на край подоконника и сжимая их, и при этом глядел на шею Нуру.
— Будет скучно, если я расскажу, — сказала она, улыбаясь. — Поиграем вместе? Ты ведь любишь играть, Бахари. Ты тоже ведёшь свою игру.
— Это то, что тебе нужно? Игра?
— Не только. Видишь ли, богам служить непросто: они не ведают людских слабостей. Им не понять, как терзают голод и жажда. Я хочу получить ужин и питьё, и хочу одежду взамен этой — не тряпьё работницы, а дорогой наряд, подходящий для холодной поры. Вот чего я прошу на сегодня, а взамен обещаю молчать о Светлоликом. Ведь ты не хочешь, чтобы твой обман раскрылся?
— Кто тебе поверит, девка? — спросил Бахари со злостью. — Все, кто должен знать Светлоликого, подтвердят, что это он. Все советники и помощники, все работники, допущенные к нему, и стражи, и целители!
— Все ли? А как, ты думаешь, мой брат бежал из колодца? Страж — я помню, его звали Кеки, — будто бы случайно выпустил ключ. Ты веришь, что кто-то бросит камень со дна колодца и попадёт стражу точно в лоб?
— Кеки расплатился жизнью за это, — сказал Бахари. — И Кеки был дурнем, каких мало. Я не верю, что он обманул бы меня. Трус и глупец, и больше ничего.
— Верно, глупец. Может, он даже не понял, откуда получил удар. И ты не догадался проверить, ведь так?
Бахари не удержал тяжёлый вздох, и Нуру поняла, что попала в цель.
— Увидел след на лбу и удовольствовался этим, — сказала она. — И не понял, что у тебя под носом были служители Творцов!
— Благодарю, что подсказала, — ответил Бахари сквозь зубы. — Этих двоих, что сбежали, я искал и так, а теперь поищу усерднее. Они не уйдут. Как полезно с тобой говорить: ты выдаёшь мне Творцов, одного за другим. Скоро я узнаю все имена!
— Может статься, когда ты узнаешь все имена, будет поздно что-то делать, — улыбнулась Нуру. — Так что, получу я свой ужин, или мне придётся звать наместника, чтобы он распорядился? Увидим, кто назовёт твоего наместника подлинным, а кто поддержит моего. Может быть, ты удивишься…
— Жди, — велел Бахари и ушёл.
Нуру ждала, прислонясь к стене и слушая дождь. Один из стражей покашливал в стороне — видно, Бахари велел им отойти к соседнему дому. Слышались далёкие голоса. Кто-то вышел из главного дома — нет, не Бахари, один из гостей хозяина, а за ним второй. Оба ушли.
Наконец Бахари явился с подносом, под которым держал свёрток одежды. Он передал, и Нуру взяла, не разглядывая, и положила всё на пол.
— Надеюсь, ты не вздумал меня отравить, — сказала она, выпрямляясь. — Ведь моя жизнь связана с жизнью каменного человека, оттого боги приглядывают за мной. Не станет меня, и вам не видать источника.
— Я не успел бы достать яд, — усмехнулся Бахари. — Но хорошо, что ты предупредила. Впрочем, есть яды, которые действуют не быстро, но неотвратимо. У отравленного будет время, чтобы попытаться вымолить прощение. О, ты и представить не можешь, как меняются люди, когда понимают, что они обречены…
— Могу, — ответила Нуру с улыбкой. — Я не собираюсь жить долго, но ты уж поверь, мне хватит.
— Посмотрим, — сказал Бахари. — Хоть вы заполучили старуху, но каменный человек в моих руках, и он ведёт, куда нам нужно!
— О нет, — сказала Нуру, на миг задумавшись над словами о старухе, и, не поняв их, пока отогнала эту мысль. — Пока всё идёт так, как нужно нам. Теперь уходи: я устала!
Она опустила ставню. Отвернувшись к стене, растёрла щёки, которые свело от улыбки, и посмотрела на поднос.
— Не так и трудно, — прошептала она, а потом села и заплакала. Стянув подушку с ложа, закусила край, чтобы никто не услышал.
Бахари принёс хорошую еду: бобы, хлеб и жареное мясо. Отрезал щедро, не пожалел. Нуру вспомнила Шабу и есть не смогла.
Она забралась в постель, укрылась с головой и плакала, пока не выплакала все слёзы. Подушка, набитая шерстью, вся промокла. Нуру кусала её — никто, никто не должен был слышать, что она плачет! — а слёзы всё лились. Она бы хотела не думать о сделанном выборе, если бы только могла.
Но кончается даже вода у Великого Гончара; иссякли и слёзы. Нуру ещё полежала недолго, глядя в стену и вздыхая. Потом, взяв дудочку, прошептала:
— Покажи мне его. Каким он был, когда жил на других берегах? Покажи что угодно, я заслужила!
Сон взял её быстро — может, и дудочка помогла. Засыпая, Нуру коснулась шнурка на шее, в который вплела клыки, и подумала: вот, ещё недавно радовалась, что ей осталось что-то от друга. Прежде это давало силу, а теперь причиняло боль. Друг оказался слаб. Он молча смотрел, как творится зло… ох, да и не было у неё никакого друга. Всё надумала сама.
Тёплая темнота окутала её, прижала к груди, и, заботливо покачивая, понесла.
Нуру шла по тенистой дороге. Цветущие деревья качали ветвями, и ветер сдувал с них розовые лепестки. Нуру знала: там, где узкая тропа ведёт на холм, её ждут.
Навстречу вышел мужчина, тёмный против солнца, но вот он приблизился, и Нуру узнала Сафира. Узнала — и не узнала.
Он улыбался — этой улыбки она никогда не видела
