У меня потекли слезы. Я резко оттолкнула обоих – и Макса, и заслушавшегося Криса.
– Кто сунется ко мне – пристрелю!
И убежала, рыдая.
* * *
– Спорим, мечтаешь убить меня? – спросил Берг, бесцеремонно усаживаясь рядом.
Маккинби не повернул головы.
– Уверен, что не решусь? – осведомился он.
Берг засмеялся:
– В том-то и дело, что нет. Иначе было бы неинтересно.
– А, – равнодушно протянул Маккинби. – Сопротивление распаляет и провоцирует вторичную агрессию.
– Да нет. Просто какой смысл испытывать на прочность человека, который сразу сдается? Мне интересен момент риска. Идти по лезвию, играть на пределе.
Маккинби не прореагировал. Так и сидел, любуясь горизонтом.
– Ты европейскую мифологию знаешь? – вдруг спросил он.
– Желаешь попрекнуть меня необразованностью? Куда мне, солдафону, джедаю тупому, тягаться с тобой, почти историком и полным инквизитором. Только, представь себе, знаю. Более чем хорошо.
– Я рад. Тогда мне не придется пересказывать тебе весь корпус текстов, чтобы дать хотя бы общее представление. Был в скандинавском пантеоне такой персонаж – Локи.
– А то я его не помню… – Берг даже фыркнул. – Самая интересная с точки зрения литературы фигура. Неоднозначная, конфликтная, непредсказуемая и глубоко трагичная по большому счету.
– Мне кажется, ты должен ощущать духовное родство с ним.
– Не приходило в голову. Но, знаешь… А ты прав.
Маккинби поднял камушек, легонько бросил его, проследив, как тот катится, цепляясь за жесткую траву.
– Локи плохо кончил, – обронил он.
– Да ну? – Берг вскинул бровь.
– Неоднозначность Локи называется одним простым словом – беспринципность. Ничего загадочного в Локи нет, сплошное самолюбование, подростковое самоутверждение да глобальная обида на всех и каждого. Локи очень любил подшутить над ближним, испытать на прочность, а когда выдавался случай блеснуть умом – охотно помогал тем, кого сам же и подставил. Его главная ошибка была в том, что асы в массе своей лишены чувства юмора. Блистать остроумием надо в обществе, которое способно тебя понять, но не способно с тобой соперничать. Иначе в дураках останется не объект насмешек, а шутник. Что, собственно, и произошло.
Берг хмыкнул.
– А ты себя с кем отождествляешь? С Тором, небось? Не много на себя берешь?
Маккинби поискал по сторонам. Выбрал булыжник, подбросил на ладони:
– Пожалуй, по весу – самое оно.
Встал, коротко размахнулся и бросил камень в сторону рощи. Булыжник просвистел по воздуху, вломился в кусты на опушке, глухо стукнулся о ствол дерева и затих. Маккинби тщательно отряхнул землю с руки.
– Повтори, – сказал он.
И ушел в ставку.
Берг посмотрел ему вслед. Идет, такой весь из себя гордый, широкие плечи развернуты, голова привычно поднята… В нашем мире высокие люди постоянно кланяются – низким дверным проемам, навесным конструкциям, которые рассчитаны на средний рост… Все гиганты вырабатывали гибкость, чтобы не ходить с разбитым лбом. Один Маккинби не гнулся. Шагал по жизни, снося косяки и притолоки. И ничерта его холеному лбу не делалось.
Берг дошел до рощи, нашел камень. Осмотрел ссадину на стволе дерева – кора содрана. А ведь не скажешь, что Маккинби бросал с какой-то особенной силой. Так мальчишки бросают гальку в воду – кто дальше. Берг поднял камень. Н-да. В руке Маккинби булыжничек казался меньше. И веса в нем было – килограмма полтора, а то и все два. Ладно, попробуем. Берг размахнулся и швырнул чертов булыжник, охнув – едва руку из плеча не вырвал, и в спине что-то заныло.
Камень пролетел чуть больше половины расстояния от рощи до того места, где они сидели с Маккинби, и бессильно упал.
У Берга с чувством юмора был порядок, и униженным он себя не почувствовал.
– Нет, братец, ты не Тор. Для Тора ты слишком умен. А для Одина – слишком упорядочен. Ты вообще не из нашей книжки. Поэт был пьян и спутал песни. Ты должен был родиться конченым придурком, чтобы я блистал на твоем фоне. Но Папа Карло по обкурке выстругал очередного пиноккио не из полена, а из Древа познания добра и зла. Назвал Августом Маккинби. Теперь придурок я, а ты блистаешь на моем фоне. Эй, режиссер! – крикнул Берг, задрав голову к небу. – Ты что творишь, мы так не договаривались! Молчишь? Да и хрен с тобой, я сам справлюсь.
Он посидел еще, посмеиваясь над сценкой. Ласковое солнце приятно грело заживающие ссадины и рубцы. Потом встал, с удовольствием потянулся всем телом – и пошел говорить с Деллой. По его расчетам, Делла должна была уже успокоиться. Значит, способна слушать и принимать аргументы. Ей некуда деваться. Да, она выросла в простой семье, но это было много лет назад. Она привыкла к хорошей жизни. Она уже не сможет с ребенком жить на Арканзасе. Маккинби не нуждается в беременной оперативнице, Делле придется уходить. Ей тем более придется уйти, что сейчас у Маккинби выпадет парочка скелетов из шкафа.
Берг очень хорошо понимал, что делал, когда передавал княжество Делле. Ему нужен был веский повод – повод уговорить Деллу родить. Потому что только ребенок мог разорвать ее патологическую привязанность к Маккинби. Все дело в том, что Берг знал кое-какие секретики троюродного братца. У того была фобия – он боялся маленьких детей. Более того, он пугался беременных женщин. Строго говоря, Берг подозревал, что Маккинби до сих пор не женился только по этой причине. И даже к Делле подъехать не мог – одна мысль о виде огромного женского живота вызывала у него панику.
Все получилось иначе, но – получилось. Теперь дело за малым: объяснить Делле, что она обязана вернуться на Сонно. Объяснить твердым тоном, который так хорошо на нее действует. Воззвать к ее совести, попрекнуть за детское капризничанье, напомнить, что она не вправе думать о себе – теперь ее задача родить и воспитать ребенка. Она и так потратила столько лет на себя, на дурацкую карьеру. Пора бы и остепениться. Женщина создана для семьи и только для семьи. Самоутвердилась? Отлично. Теперь самое время взяться за ум и перестать брыкаться.
Он шагал быстро, мысленно выстраивая убедительный монолог. И только когда вошел в ставку, понял, что опоздал.
Берг увидел их издали, метров с двухсот. Сидели на «царском» пригорке. Трогательно и доверчиво приникнув плечиком к плечику.
Проклятье.
Да, Берг победил его – выстроив дорогостоящую и рискованную игру с княжеством и ребенком. А Маккинби победил себя.
Чертов псих. Все нормальные люди годами избавляются от фобий, меняя врачей и методики. Один Маккинби вылечился в секунду – усилием воли.
Берг стоял, сунув руки в карманы, и обреченно любовался своим поражением.
* * *
Слез у меня почти не осталось, а порыдать еще хотелось. Ой как хотелось. Еще хотелось застрелить Макса. И себя, наверное, тоже. Я конченая неудачница. Я даже собственную жизнь спланировать не могу. Все мои планы летят к чертям максимум через пару месяцев. Я хотела вернуться в армию. Потом к Максу. Потом к Августу. А вернусь к папе с мамой, с приплодом в подоле. И все мои мечты теперь будут зависеть от доброй воли маленького комочка внутри меня. Безмозглого маленького комочка, ухитрившегося зародиться именно тогда, когда он меньше всего мне нужен. И зависимость эта будет похуже, чем была от его отца. О-о, у него же еще и папа есть!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
