Он потянулся за фляжкой, на его руку легла лапища Криса:
– Пап, хорош. Хватит пока. Нормально сидим-то, чего ты зачастил?
– Да так… – Джулиан скривился. – Противно мне, если честно. Вот будет у меня внук, которого я не увижу даже… Берг весь из себя принц, дочку мою облагодетельствовал, значит. За все дни со мной даже не поздоровался ни разу.
– И кто тебе помешает внука повидать? – делано удивился Маккинби. – Ты же со Скоттом, как я недавно узнал, в хороших отношениях.
– С каким Скоттом?
– Мой дед который.
– А! – Джулиан несколько пьяновато засмеялся. – Дед у тебя хороший. Жесткий, ничего не скажешь. Но как партнер – то, что надо. Никаких соплей, договорились – все, железно. Всегда знает, чего хочет. Делла еще училась, помню. Звонок мне в офис. Главное, сам ведь позвонил, не своего главного по войне пнул. Так и так, я Скотт Маккинби, вы людей на обучение принимаете? Да, принимаем. Мне нужно то-то и то-то, сколько будет? Столько. Когда? Тогда. Принял, обучил, отослал. Через полгода снова звонит. Да, все хорошо, сами на выезде работаете? Да, работаем. Нужно то-то и то-то, сколько? Столько. Отработали, там сопровождение было. И вот так работаем. Звонит мне тут, с полгода назад. Джулиан, говорит, надо обучить стрельбе моих молодых индейцев, они вообще необстрелянные. Не вопрос, говорю, только предупреди своих – у меня тренером эльф работает. Парень он безжалостный. А за порядком следит орк с индейской четвертушкой и десятилетним стажем сержанта, причем служил за Ядром. Присылают мне полуроту. Ребята от восемнадцати до двадцати, самый задиристый возраст. Принимает их Шон Ти. И за неделю застраивает просто насмерть. Ничего, когда эльф их в учебу взял, никаких ксенофобских истерик у индейцев не случилось. Почему-то! – он захохотал.
– Кстати, Шон Ти, – кивнул Август. – Джулиан, я у тебя его заберу.
– Это как?.. Это еще почему?
– Телохранитель для Деллы и ее ребенка нужен. Ну и мне для парадных выходов.
Джулиан замолчал. Улыбка пропала. Зато появилась у Криса. Нехорошая такая улыбка.
– Не понял. Август?..
– Я ж тебе сказал: захочешь внука повидать – позвонишь Скотту. У меня режим дня нечеловеческий, а когда меня будят, я не люблю. Поэтому звони Скотту, у него расписание четкое, можно не опасаться, что позвонишь в полдень, а он только час назад спать улегся. Он тебе всегда скажет, где сейчас Делла. Я так понимаю, жить она будет одной ногой на Танире, другой в Шотландии.
Джулиан похлопал глазами, и Маккинби понял, что этот забавный жест Делла унаследовала от отца.
– Совсем не въехал. Не, ну я чую, что Берг идет лесом… Да? А Шотландия тут при чем? Ты же вроде как сказал, что о браке речи нет?
– При том, – Маккинби оперся локтями о столешницу, – что брак тут не нужен. Мою прабабушку – она же прабабушка Макса, – зовут Гвиневера ван ден Берг. Бабушка Дженнифер. Она тоже, как и Делла, свое имя не любит и обходится чем-то близким к нему, но современным. Первым браком она сходила за Берга, вторым – за Маккинби. Макс ее правнук по одной линии, я – по другой. Так вот, бабушка Дженнифер очень-очень хочет, чтобы ее праправнук рос под ее присмотром. А мой дед Скотт, сын Дженнифер, очень-очень любит свою маму. И сделает все, что она попросит.
– О-оп-па… – протянул Джулиан, медленно откидываясь на спинку скамьи. Поглядел на сына: – Нехилый поворот событий.
Крис усмехнулся шире:
– Ты еще не знаешь какой! А я весь из себя солдафон, простой как палка, но слушать внимательно у нас не только Делла умеет. Насколько я понял, там с правами на княжество запутанная история. По всему выходит, что последний человек, у которого эти права неоспоримы, – та самая бабушка.
– Именно, – сказал Маккинби. – Потому что договор, согласно которому она отказывалась от прав на имущество, был подписан под давлением, плюс одной из сторон не выполнен. С точки зрения права дело абсолютно выигрышное. Мы не лезли, потому что репутационные потери были бы слишком велики. Нас просто не поймут, если мы отсудим княжество в пользу Маккинби. А вот если в пользу удобного нам Берга, причем Берга, происходящего от старшего сына Дженнифер, – очень даже поймут. Собственно, пока мы ничего делать не станем, это козырь на случай, если Макс выкинет номер. Тогда да, княжество возвращается к бабушке, а она назначает своим единственным наследником ребенка Деллы.
Крис посмеивался:
– А я-то думал, чего это ты так безропотно свалил… Вроде как уступил. Подумал еще, непохоже на тебя.
– Естественно. А чего мне там делать? Там ты был. Ну что, ты Берга на место не поставишь? Еще и лучше меня поставишь. Поэтому я оставил Деллу с тобой и пошел в укромное место посовещаться со своими. Надо было спросить хотя бы ради приличия: ну как, я тут один бьюсь или клан тоже вступает в игру? Связь паршивая, но сообщение-то отправить можно. Четверти часа хватило – вопрос наболевший, ответы на него у всех заготовлены. Дед спросил Дженнифер и с ходу отписал мне. Потом Дженнифер еще с Валери, матерью Макса, коротко поболтала. Валери идею поддерживает. Она в таком случае получает железные гарантии, что старость проведет дома и чокнутый сынок не сдаст ее в лечебницу. Опять же, с родней примирение, о котором она втайне мечтала всю жизнь. В общем, на нашей стороне еще и часть Бергов. А та часть, которая не с нами, все равно против Макса. А вы – да, вы попадаете в разряд родственников. С правами. Скотт, конечно, попытается обучить вас хорошим манерам, но тут приедет Лайон и скажет: не порти настоящих мужиков. У нас веселая семья, что ни говори…
– Генерал Лайон Маккинби, – сказал Крис с улыбкой, обнимая ладонями полупустую бутылку пива. – Кто бы мог подумать, что все так сложится. Что будем хотя и безумно дальними, но родственниками.
– А у нас на дальность родства внимания не обращают, – сказал Маккинби. – Ты Маккинби? Свой, брат. Ты из родственной семьи? Кузен. У меня здесь двое ребят, Маккинби, которые мне, например, вообще кровными родственниками не приходятся. Так вышло. То есть на пятнадцать колен назад – ну нет у нас общих предков. Фамилия одна.
– А что, нормально, – согласился Джулиан. – Нас если собрать, то человек триста только тех, кто по рождению Слоник, наберется. Плюс еще родня с другими фамилиями. И вот что странно. Я совсем не историк, но так, интересовался. В том же двадцатом веке, двадцать первом, семей уже толком не было. Мама-папа, и то не всегда, да родные братья-сестры, и тоже не обязательно. Бывало, двоюродные не то что не встречались никогда, а даже и не знали друг о друге. Полная фрагментация общества. А сейчас – снова, как в Средние века, династии, кланы…
– Колонизация, – сказал Маккинби. – Это все колонизация. Ее удобней вести родом. Большая семья получает преимущество. Джулиан, семья сохраняется, пока в ней есть смысл. В двадцать первом веке семья нужна не была. Уровень жизни такой, что любой человек мог в одиночку вырастить ребенка. Скорость жизни такая, что не имело смысла зарабатывать больше, чем тебе нужно живому. Да, ты разбогатеешь, а после твоей смерти деньги разойдутся в считаные годы. Не говоря уж о том, что разориться можно было буквально в один день, из-за очередного политического или ресурсного кризиса. Девать деньги, по большому счету, было некуда: Земля маленькая, каждый шаг регламентирован, развернуться негде. Поэтому их вкладывали в общество. В политику, в благотворительность, в развлечения. Тем самым граждане сами выращивали целые поколения и касты бездельников. Одной из самых востребованных профессий была журналистика. То есть профессиональный болтун и сплетник был влиятельным лицом. Не производитель материальных ценностей, и даже не ученый – просто болтун. Тот, кто не производит ничего, кроме белого шума… Колонизация изменила все. Болтовней на дикой планете не проживешь, с голоду умрешь. Территорию в одиночку не удержишь, и на наемных работников полагаться можно не всегда. Наемник пришел и ушел, его держат только деньги. А запрос уже не только на деньги, но и на духовные связи. Поскольку связи ценятся, то их закрепляют кровным родством. Опять же, вернулось понятие ответственности, напрямую связанное с владением землей. Земля порождает ответственность, ответственность порождает долг, долг порождает права. Когда земли на всех уже не хватает, система начинает рушиться внутрь себя. И вот уже во главе угла остаются права, а долг становится бременем, от которого культурному человеку прилично избавляться, и обществом это одобряется. В двадцать первом веке у родителей почти не было права навязывать свою волю детям. Люди вырастали в ощущении, что государство и семья им обязаны, а вот они не обязаны никому и ничем. Все разговоры – о нарушении прав, а долг превратился в насилие над личностью. Государство из системы общественных договоров и компромиссов стало аппаратом насилия, соответственно, развалились и общественные институты, породившие систему договоров. Сейчас все восстановлено, поскольку в этом есть необходимость. Детей воспитывают в семейных традициях, не оставляя им особого выбора. Потому что земля. Потому что она требует ответственности. Поэтому опять на первом плане не права, а обязанности. И я так думаю, тенденция еще лет двести будет сохраняться, места в галактике достаточно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
