что вздумается. Если выводы какого угодно автора ставить в зависимость от
собственных предпосылок, то, конечно, в самом логичном и стройном построении можно найти «внутренние» противоречия.
Центр христианского учения – Христос, Богочеловек, распятый, искупивший грехи мира и в третий день воскресший. Без веры во Христа, в Богочеловечество и воскресение, может быть, возможно гораздо более «здравое» учение, для многих оно, может быть, будет несравненно выше и идеальней, – но во всяком случае оно уже не будет христианским623.
Г-н Ветров как раз и стоит на точке зрения христианства без Христа, человечества – но не Богочеловечества.
«Религиозный человек может быть только индивидуалистом, – пишет г. Ветров, – и всякая извне навязываемая форма иерархии лишь оскорбляет святую свободу его души»624. Вот первое утверждение, которое стоит в полном противоречии с христианством и признав которое уже нельзя критиковать С. Н. Булгакова, якобы стоя с ним на одной плоскости.
Христианство учит, что, где двое или трое соберутся во Имя Иисуса, там и Он посреди них625. Религиозное чувство для верующих – не запертая для других драгоценность, «личное дело», а общее достояние, которое до́лжно нести к людям. Христианство в корне уничтожает все перегородки, отделяющие людей друг от друга, оно зовёт к жизни «единым сердцем» и раскрывает внутреннее единство всего мира. Христианин, индивидуализирующийся в своём религиозном чувстве, – овца, отпавшая от своего стада Христова. Наш великий грех современной религиозной жизни именно в том, что в ней слишком много уединенья, – но это не может возводиться на степень подлинной правды, – наоборот, в этом причина упадка церковной жизни. И в тех усилиях сбросить тяжесть внутреннего религиозного «монастыря», которые переживает теперь большинство верующих людей, – залог и первые признаки грядущего религиозного возрождения.
Положив в основу своей критики совершенно антихристианский взгляд религиозного индивидуализма, г. Ветров напоминает С. Н. Булгакову, «что существование духовенства, как специального класса якобы духовных пастырей, необходимо связано с мёртвым формализмом обрядности, которая не укрепляет, а убивает религию и неминуемо влечёт за собой тот клерикализм, от которого вы с такой энергией открещиваетесь».
Ещё можно было бы понять столь категорическое заявление г. Ветрова, если бы он имел в виду фактическое положение вещей, – но он своё отношение к «духовным пастырям» возводит в принцип, что ясно из следующего места: «…как ни формулируйте духовенства, как сословие профессионально верующих, вы получите те же результаты, что и от реформы корпуса жандармов».
Если бы г. Ветров представлял себе действительный христианский идеал Церкви, то он из того положения, когда «иерархия навязана извне», не предложил бы «единственный» выход для всякого священника в виде «отказа от своего звания».
Для христианина иерархия не является чем-то навязанным извне, и если это фактически так в настоящее время, то из этого вовсе не следует, что такое положение лежит в самом существе дела.
Священнослужители должны выбираться всей Церковью. Они должны быть избранниками церковного народа – должны быть совестью его и его вождями. Если среди верующих должно быть единое сердце, если все должны быть братья и сёстры, жить общей жизнью, общей молитвой, – то выборный из такой среды вождь духовный должен быть отцом в высшем смысле этого слова.
Мысля Церковь как тело Христово, состоящее из разных членов, которые несут каждый своё назначение, христианин видит в избрании отца духовного, всем церковным народом указанного, преемственно апостолами рукоположенного, – божественный акт вручения особому лицу особых полномочий.
Иерархия – не власть, в смысле организованной принудительной силы626, это особый вид служения, столь же ответственный, сколь ответственно всякое служение членов Церкви. Здесь связь не внешнего принуждения, а внутреннего, нравственного и божественного, авторитета. Вот потому-то и возможно такое утверждение. Церковь, признавая иерархию, – в то же время в своём внутреннем строе полагает идеал абсолютного безвластия.
Вопрос о государственном строе также решается г. Ветровым совершенно внешне. «Анархический коммунизм, – говорит он, – как социально-политический факт, есть лишь удобное средство для того, чтобы сделать возможным процветание высших, вечных философско-религиозных начал духа».
А причину, почему до сих пор анархический коммунизм не воцарился на земле, г. Ветров видит не в коренной порче человеческой природы, а «просто в силу того, что человек ещё недостаточно додумался до наилучшей формы социально-политического устройства».
Во всём этом рассуждении совершенно ясно полное отсутствие идеи богочеловечества. Христианин не может отбросить апостольское учение о власти, он должен найти в нём тот высший смысл, который бы разрешил те внешние противоречия в этом учении, на которые часто указывают.
Этот высший смысл заключается в идее богочеловечества.
Апостолы установили двоякое отношение к власти – практическое и принципиальное.
Первое имеет в виду повиновение властям, но до тех пор, покуда власти требуют возможного для христианской совести. Это ясно из Деяний апостольских, где рассказывается о том, как начальники требовали от Петра и Иоанна не учить об имени Иисуса. «Справедливо ли пред Богом слушать вас более, нежели Бога?» – отвечали апостолы и продолжали проповедь627. Таким образом, вопрос о повиновении властям разрешился практически в относительном смысле (недаром же почти все апостолы погибли за неповиновение власти).
Что касается вопроса второго, принципиального, то здесь апостолы учили о святости и божественности всякой власти. Смысл этого учения лежит в том, что власть признавалась апостолами как святая сила в богочеловеческом процессе. Предупреждая соблазн принципиального осуждения власти, апостолы раскрывали ту великую историческую роль, которая ещё предстояла политической организации в историческом процессе. Власть от Бога – потому что в богочеловеческом процессе, в борьбе добра со злом, которое совершается в нём, она, как необходимое условие культуры, делает своё дело.
Если признать такой смысл в апостольском учении о власти, тогда станет ясно, что христианство благословляет эволюцию политических форм и видит конец возложенной на власть миссии только там, где начинается Церковь.
Лучший для христиан тот политический строй, который совершенно служит идее государства как становящейся Церкви. Никакой формы государства христианин не может ни признавать, ни отрицать как абсолютное, за исключением того случая, когда этот строй принципиально противоречит Евангелию.
Такое положение мы имеем только в одном случае: при самодержавном неограниченном образе правления628.
Признание самодержавия есть уже отречение от Христа, ибо признать власть ничем неограниченную – значит принципиально допустить, что в случае, если власть потребует явно безбожного дела, я как признавший её неограниченность должен повиноваться ей, а не Богу. Малюта Скуратов, задушивший святого митрополита Филиппа, должен был или отречься от признания царского самодержавия, или отречься от Христа, – он избрал последнее.
В таком же положении оказывается всякий и современный опричник.
В письме г. Ветрова попутно затрагивается много очень
