Хёгг тащила тело то к одному древу, то к другому, всё выискивая своего врага. Её голова заваливалась, точно она была пьяна. Оцарапав своё тело клыками, змеица отравила сама себя. Ситрика и самого мутило. Рану на спине и плече жгло, а мышцы пронзали судороги.
Крепко ухватившись левой рукой за рог Хёгг да заправив башмаки под встопорщенную и объёмную чешую, Ситрик замахнулся топором и рубанул по шее змеицы. Хёгг вздрогнула, а лезвие ударило снова, делая рану глубже. Две головы завизжали от боли и снова приподнялись над землёй. Кровь из раны бросилась вниз. Лезвие проваливалось всё глубже, и с каждым ударом Ситрику всё труднее было вытащить его из дыры.
– Он здесь! – завизжала Хёгг, покатившись по земле и распутывая шеи.
Ситрик свалился на мох и бросился за ближайшее дерево, прячась от обезумевшего от боли дракона.
– Где? – шипел слепой змей. – Я не чувствую!
– Здесь я! – воскликнул Ситрик и кинулся к лежащей на земле голове и шее Хёгг.
Змеица взвыла, наконец увидев человека. Её вело в сторону, и она никак не могла повернуть к нему голову, а Нидхи стремительно бросился на голос, раззявив пасть. Ситрик отшатнулся, падая на мох и камни, и челюсти слепого змея сомкнулись на шее Хёгг. Та закричала, прежде чем её голова обмякла, вытаращив глаза.
Голос сорвался хрипом.
Дракон замер, и по телу его прошла дрожь. Слепой змей расслабил челюсти, пытаясь вытянуть из тела Хёгг зубы. Когда он наконец отпустил шею, тело змеицы повалилось на землю, продолжая судорожно сжимать и разжимать челюсти. Из зубов её струями сочился яд, смешанный с кровью.
– Где ты?! – взревел слепой змей. – Я убью тебя!
Ситрик замер, прижавшись к камням. Он боялся вздохнуть и пошевелиться. Оставшаяся голова дракона не видела его и не чувствовала, так как он с ног до головы был вымазан кровью Хёгг.
Нидхи вращал головой, и Ситрик слышал, что из глотки его вырываются стоны и шипение, похожие на человеческие всхлипы. Слепой змей, поняв, что убил свою жену, плакал. Он принялся ползать по поляне и лесу, спускался по скале к берегу в поисках Ситрика, но никак не мог найти его. Мёртвая голова Хёгг всюду волочилась за ним, цепляясь и застревая в камнях и деревьях. За ней алой тропой стелилась кровь. Когда дракон выполз на берег, царапая чешуёй камни, Ситрик, понимая, что шум волн укроет его шаги, ринулся за своими вещами, а после в лес.
Он бежал прочь с застрявшим в горле дыханием. Спотыкаясь и падая. Его шатало и вело в сторону. Перед глазами плыло, а он всё бежал или шёл, пытаясь очутиться как можно дальше от плачущего, одолеваемого жаждой мести дракона. Ситрик то и дело слышал рёв слепого змея, раскатывающийся над лесом оглушительным громом.
Звериная тропа завела его на болото, и Ситрик остановился лишь тогда, не решаясь ступить на незнакомую топь. Он прислонился к дереву и понял, что сейчас упадёт. Его затошнило, и он закашлялся, ощущая, что готов выплюнуть желудок. Он опустился на колени, кашляя, и с его губ сорвалась маленькая чёрная змея. Яд Хёгг, отравивший всю его кровь, точил тело, превращая дыхание в змей. Как и в тот раз…
Ситрик упал на мох и багульник, ковром росший в сплетениях низкорослых сосен и берёз. Светлое небо и поднявшееся солнце ослепили его, и он зажмурился, испытывая нестерпимую боль в глазах. В голове звенело. Тело бросало то в жар, то в холод. Руки, искусанные гадами, горели. В ушах шумело так, что уже не было слышно рёва дракона.
Становилось всё труднее дышать.
Небо, прежде светлое, потемнело и сузилось до крошечной точки. Ситрик попытался приподняться, прислонился к берёзе, чувствуя, что сознание вот-вот покинет его. В голове не было ничего, кроме боли и темноты, а в сердце – страха и змей.
– Я убил её, – еле слышно прошептал Ситрик, не веря собственным словам. – Я убил Ракель…
Он закрыл глаза и перестал дышать. Так было проще.
Ещё до рассвета Илька ушла в лес, чтобы проверить расставленные на куропаток силки. С каждым её шагом тьма меж деревьями истаивала и прорехи неба, прежде красные, становились яркими, голубыми. Вставало солнце.
Силки оказались пустые, и Илька вернулась домой ни с чем. Мать встретила её у порога, усмехнувшись, и пожурила неудачливую охотницу. Теперь, когда боль не мучила Гриму, она снова вставала рано вместе с дочерью. Им неожиданно оказалось тесно в одном доме. Прежде ленивая мать теперь ко всему хотела приложить свою руку, и Илька постепенно уступала ей свою работу. Ферм больше не было, а уходить в новый город на стройку нойта не хотела. Она не желала покидать родной дом…
Чтобы не мучиться бездельем, Илька пряла и ткала из найденной на разрушенной ферме шерсти. Всё чаще она уходила и на охоту, будто была мужчиной в своей семье. Да потихоньку разворовывала фермы, неся в дом то ножницы для стрижки овец, то каменные грузила, то чесалки. Тащила всё то, что не успели унести лесные люди.
Вместе с матерью они запоздало засеяли землю у ближайшей фермы, но работы всё равно было куда меньше, чем при хозяине. Всходы их были поздние, ведь всю раннюю весну Илька ткала Зелёный покров, а Грима ещё не могла работать. Нойта посадила и косточки от мохнатых яблок, какие унесла из чертога альвов, и одна из них проросла, выпустив из земли стойкий зелёный побег.
Днём солнце уже вовсю жарило бока, и Илька, бросив работу на грядках, спряталась в тени дома, прикрыв глаза. Щёки её и нос покраснели от загара, а обожжённая шея горела, отвыкнув за долгую зиму от жестокой ласки светила.
Прошлым днём к ней снова приходил Хирви. Он рассказал новости, поел вместе с Илькой и матерью, а после ушёл, оставив после себя ощущение незавершённости и недосказанности. Грима всё ждала, когда сын Тару, одной из предводительниц лесных племён, посватается к её дочери. Она толмила Ильку, всё уверяя ту, что им обеим следует бросить дом и осиротевшую ферму, всходы на которой чуть ли не каждую ночь подъедали и портили потерявшие страх зайцы. Она хотела уйти вместе с чужим племенем, понимая, что на родной земле уж не было ничего, кроме оставшихся в глубине корней. Деревья были срублены.
Илька не спорила с матерью, но и не соглашалась. Она боялась думать о будущем, ведь сердце её было ранено переменами. Нойта и ждала, и остерегалась сватовства Хирви.
