Она невольно улыбнулась.
— Я думала об этом. Но, увидев вас, поняла, что это идиотская мысль.
— Итак, что же вы собираетесь делать?
— Не знаю. — Она испытующе вглядывается в мое лицо, с понимающим видом покачивая головой. — Если я вам предложу свое тельце, белое как снег, вы все равно сядете завтра утром на самолет.
Я прошептал:
— Почему вы не хотите, чтобы я приехал в Тонсвилль, душечка? Опасаетесь, что я найду убийцу?
— Это всегда дело случая. Но другие… они вынуждены оставаться там, пока коронер не окончит следствие, еще дня четыре. А они все в очень печальном состоянии, Денни. У всех у них депрессия или еще хуже. Я боюсь, как бы ваше пребывание там не привело к катастрофе. Вы могли бы подействовать как катализатор, как бомба замедленного действия, брошенная к их ногам, и я даже не осмеливаюсь представить себе, что могло бы произойти, если бы она взорвалась.
— А все же, что, например, могло бы произойти?
— Не знаю, — пробормотала она. — Это кажется глупым, не правда ли? Право, я не знаю, но как только я об этом подумаю, у меня мороз по коже пробегает. Как будто все они закрыты в большой бутылке и каждый раз, когда они трутся друг о друга, идет дым. Кто знает, что оттуда появится, если вы вытащите пробку.
— Все черные тайны, скрытые в изгибах их души?
— Может быть, более чем это. — Она вздрогнула. — Вся ненависть и жестокость… и она может поглотить нас всех, Денни. Вас, меня и всех остальных.
— Думаю, моя дорогая, что вы позволили вашему воображению слишком далеко вас увлечь. Если дело идет только о несчастном случае, зачем им портить себе кровь?
— Вы никогда не жили в тени Дэймона Жильберта, Денни, — сказала она. — Или его дочери…
— Вы хотите сказать, что они так травмированы тираном, что, если некто по имени Бойд придет со своим большим скальпелем и начнет зондировать их тайные раны, они все полезут на стену?
— Думаю, что именно так, — сказала она, покачивая головой. — Вы очень проницательны, Денни.
— О, это пустяки, — важно проговорил я. — Но не побеседовать ли нам о чем-нибудь другом? Не встречали ли вы недавно того актера, у которого есть жена в Уичестере?
Она взглянула на меня и побледнела: ее загар принял сероватый оттенок. Затем ее рука опустилась на мою щеку. Тип, изобретший выражение «увидеть 36 свечей» был близорук, я увидел больше сотни.
— Уходите! — бросила она хрипло.
— Как вам угодно, Бетти, — сказал я, вставая. Ее глаза были плотно закрыты, а ногти впиваются в ладонь.
— Презренный грубиян! — прошипела она.
Я уже открыл дверь, когда услышал шепот:
— Денни!
— Что?
Я повернулся, закрыл позади себя дверь и посмотрел на Бетти. Она поднялась с дивана, быстро пересекла комнату и остановилась передо мной. Потом она коснулась моей щеки.
— Прошу прощения, — прошептала она. — Было очень больно?
— Вы очень рисковали, Бетти, — сказал я сердито. — Вы могли испортить мое лицо.
— Кто сказал вам обо мне и об актере?
— Один человек с грязными ногтями. Тип, который смеялся, рассказывая мне эту историю.
— Дженнилс! — с отвращением догадалась она.
— Дэймон получил обратно своего актера, актер — свою жену, а вы — хорошенький разводик! Дженнилс полагает, что все довольны.
— Он забывает только один пустяк. — Голос Бетти показался мне далеким и беззвучным. — Я была без ума от моего актера. Мне понадобился год, чтобы прийти в себя. Ах! Эти вечера, когда мне хотелось быть одной, чтобы выплакаться, но я должна была улыбаться и благодарить, когда Дэймон предлагал мне бесплатные билеты, чтобы я могла присутствовать на представлении! Но это в счет не идет, я думаю?
— Дженнилс не сентиментален, знаете ли. Покажите ему банкноту в сто долларов и вы услышите, как бьется его сердце.
Ее пальцы снова ласкают мою щеку.
— Я огорчена, что ударила вас, Денни. Вы не были виноваты.
— Не будем больше говорить об этом. И идите, наконец, спать, весь вечер говорили, что завтра утром надо быть свежей и розовой.
Она повернулась ко мне спиной, сделала несколько шагов до середины комнаты и остановилась как вкопанная.
— Доброй ночи, Бетти, — сказал я.
— Не уходите, Денни, — пробормотала она. — Я не могу оставаться наедине с собой всю ночь! Я не хочу, чтобы вы уходили!
Я успокоил ее:
— Две таблетки аспирина, и вы уснете, как новорожденная.
— Я уже сказала… не уходите! — закричала она пронзительно.
Я ласково спросил:
— Дорогая, вы думаете, что это будет очень романтической сделкой?
Вдруг руки ее задвигались с удивительной быстротой и с нежным шелковым шелестом упало платье. Сна быстро освободилась от остатков своей одежды и совершенно обнаженная подошла ко мне… Откинув голову, она заглянула в мои глаза, и я увидел огоньки, переливающиеся в глубине ее зрачков.
— Ах, Денни, Денни! — лихорадочно шептала она в темноте, когда прошло уже много времени. — Это было чудесно! Ты не сердишься, любовь моя?
— Хочешь знать одну вещь, Бетти? В сущности, ты тоже нечто вроде Дэймона Жильберта.
Она не ответила, и только через несколько минут, когда я начал погружаться в сон, я понял почему: она плакала, уткнувшись в подушку.
Глава 4
У меня появилось предвкушение рая, когда мы достигли дороги, идущей вдоль залива по направлению к северу. Мы ехали в роскошном авто с откинутым верхом под голубой синевой неба, где сверкало раскаленное солнце, жар которого умерялся сильным бризом, дующим с моря. Пейзаж стоил того, чтобы приехать.
Мы сидели втроем: Бетти между мной и Ларри Чамплином. Чамплин ждал нас в аэровокзале, и его прием оказался менее холодным, чем я ожидал. У этого парня среднего роста такие сильные плечи, что он кажется коренастым. Сорок пять лет, черные волосы, короткие и волнистые. С тех пор как мы познакомились, он еще ни разу не вынул изо рта толстую сигару.
Бетти показывает на темную массу острова в семи или восьми километрах от берега и что-то кричит, но ветер мешает мне расслышать.
— Что?
Она наклонилась ко мне и приблизила губы к моему уху:
— Это Магнетический остров.
— А! Да?
— Каждый год происходят гонки от Тонсвилля до острова. Конкуренты плывут в корзинках под наблюдением сторожевого судна, из-за акул.
Я кивнул, а затем сообщил ей на ухо.
— А в этом году я объявлю о преступлении.
Через десять минут авто мягко остановилось перед большим домом в колониальном стиле, окруженном широкой верандой. Он построен в большом парке, откуда открывается потрясающий вид на океан.
Я вышел из экипажа. Бетти последовала за мной, а Чамплин отправился пристроить таратайку в гараже позади дома.
— Не плохо здесь? — спросила Бетти. — Лейла написала Джеку Ромнею, чтобы он подыскал ей что-нибудь. Владельцы этого дома как раз собирались провести три месяца каникул в Европе. Но мы не могли найти прислугу. У нас только две приходящие женщины для кухни и уборки. Амброз следит, чтобы бар был всегда наполнен, если его не отвлекают другие занятия.
— Вы хотите сказать, что он пишет пьесы?
Она с насмешливым видом подняла брови.
— Мистер Бойд… вы смеетесь! Другие занятия Амброза называются Соней… Это эстонка, пять или шесть лет тому назад эмигрировавшая со своей семьей из Америки. Ее родители умерли, а брат работает шахтером на Западе. У меня впечатление, что у нее уже в течение двух лет нет никаких средств. Когда она дошла до самого дна, она вполне созрела для Амброза… И он появился! Не знаю, как он устраивается, но где бы он ни появлялся, он всегда находит девушку такого сорта. Как вы думаете, не определяется ли развращенность по каким-нибудь тайным знакам, Денни?
— Да, конечно, если деньги соединяются с удовольствием, — объяснил я.
— Вообще говоря, каждый поступает как хочет, не советуясь с другими, — сказала она несколько тише. — По крайней мере, так было до этого случая. Теперь они задержались здесь, ожидая расследования коронера, точно персонажи из какой-нибудь пьесы Амброза!
Мы поднялись на веранду, проникли в свежесть обширного холла и оказались в громадном помещении с солидной мебелью, комфортабельной, но лишенной всякого стиля. В глубине был гигантский бар и перед ним ряд табуреток. Приблизившись, я заметил, что единственный клиент, сидящий на крайнем стуле возле стены, — очень молодая девушка. За стойкой какой-то тип играл с полдюжиной бутылок различного размера.
— Соня, — сказала Бетти, когда мы вошли, — представляю вам мистера Бойда.
Прежде всего меня удивил ее юный силуэт. Ей было самое большое восемнадцать. На ней свитер, плотно облегающий ее маленькие остроконечные грудки, и панталоны из нейлона. Все это черное и усеянное пятнами еще более подчеркивало ее детский вид. Когда она повернула ко мне голову, я прибавил ей еще пять лет. Маленькое лицо, жесткое, угловатое и хмурое, и грязно-желтые глаза того же цвета, что и волосы, подобранные в шиньон, напоминающий гнездо птицы, не убиравшей свое хозяйство уже недели три.
