— Их два! — воскликнули они разом в непритворном изумлении.
— Что за чудеса? — Кэнрэймон-ин привалилась к стене с ощущением дурноты.
— Государыня, вам плохо? — встревожилась ее фрейлина.
— Но какой из них — настоящий? — спросила одна из девушек с мечом.
Кэнрэймон-ин знала, что может это определить. Прикоснись она к рукоятям обоих мечей, и тотчас станет понятно, где Кусанаги. Но что, если настоящие — оба и все это — жестокая шутка богов? Нет, она и так достаточно нагрешила.
— Возьми любой, — ответила она, не смея дотронуться до мечей, — и положи в ножны на стойке. Настоящий определим потом.
Кэнрэймон-ин бросилась к поднятым ставням в дальнем конце комнаты — так отчаянно ей захотелось вырваться наружу, вдохнуть свежего воздуха, очутиться как можно дальше от этого злосчастного меча, который, казалось, будет преследовать ее всю жизнь.
На веранде она едва не столкнулась с каким-то человеком, перебирающимся через ограду, чтобы попасть внутрь. Отшатнувшись, императрица признала в нем Мунэмори.
— Мунэмори?
— Сес… государыня! Вы целы?
— Как будто. А ты?
— Да. Я выскочил сразу же, как почувствовал первый толчок.
— Что ты делал во дворце так поздно?
— Дела заставили. Прошу, позвольте проводить вас во двор. Вам нужно поскорее очутиться в безопасном месте, если удары повторятся. — Мунэмори помог ей перелезть через ограждение веранды и опустил на заснеженную землю двора. Кэнрэймон-ин обернулась — отблагодарить его — и заметила, как он исчез в глубине комнаты, только что ею покинутой. Было слышно, как девушки вскрикнули, назвали его по имени и стали спрашивать, что делать с мечами.
«Что за игру ты затеял, братец? Зачем тебе Кусанаги?» В эту минуту слуги подхватили Кэнрэймон-ин под руки и вывели из дворца. После ей на руки передали хнычущего малыша принца, и долго, до самого утра, сидели они на стылом дворе, прижавшись друг к другу, в ожидании следующей встряски.
Многотысячное воинство
Мунэмори ерзал в холодном седле. Конь под ним встрево-женно переступал и взбрыкивал, пуская клубы пара из ноздрей на зимнем ветру. Мунэмори поминал добрым словом свой стеганый поддоспешник, хотя тот не спасал до конца от стужи, да и от веса связанных шнуром пластинок панциря и наручей он уже отвык.
«Столько лет мы прожили в мире, — размышлял Мунэмори. — Зачем, почему ему надо было рухнуть именно сейчас? Сигэмори, почто ты покинул нас так рано?»
До него донесся смех и сальные шуточки воров и уличных дев веселья, обитавших в огромных южных воротах Хэйан-Кё, Расёмон, которые дружина Тайра только что миновала. Два воеводы покосились на весельчаков через плечо.
— Господин, хотите, мы разберемся с этим отребьем?
— Ничего, скоро они перестанут смеяться, — ответил Мунэмори.
Вдали уже слышался низкий рокот, немногим отличный от гула землетрясения, что случилось седьмого дня. «И бед он предвещает не меньше», — подумал Мунэмори, слегка дрогнув.
Грохот становился все громче, и вот из-за поворота на То-кайдо показались первые конники. Во главе ехал сам князь Киёмори, сияя начищенным шлемом с бронзовой бабочкой. Над каждым из всадников реял алый стяг Тайра, хлопая на морозном ветру. И хотя конница приближалась мерной, спокойной поступью, ее всесокрушающая мощь (как оценил Мунэмори, рать Тайра насчитывала не менее десяти тысяч) была способна вселить ужас в сердце любого, кто попадался на пути. И верно: уличный сброд, едва завидев воинов, ахал и бросался врассыпную, забиваясь в спасительные норы. «Бесполезно, — сказал себе Мунэмори. — Теперь никому не будет спасения».
Не доехав до него двух кэнов, Киёмори вскинул руку, призывая конников остановиться. Те молча, как один, повиновались.
Вдохнув зимнего воздуха, Мунэмори послал коня им навстречу и вскоре поравнялся с отцом.
— Войска привел? — проворчал вместо приветствия Киёмори. Его кожа и усы посерели от дорожной пыли, а резкие морщины придавали лицу сходство с каменным изваянием. Даже глаза — черные и холодные, — казалось, были высечены из обсидиана.
— Они ждут по ту сторону ворот, отец.
— Отлично. Тогда вперед.
Мунэмори повернул коня, чтобы очутиться в одном строю с Киёмори, потом, понизив голос, спросил:
— Кого нам предстоит победить такой могучей ратью?
— Всех. Всех недругов Тайра. — Киёмори махнул вперед. Грозное воинство двинулось дальше, устремляясь сквозь ворота. Мунэмори взбодрил коня пятками, чтобы не отстать от предводителя.
— Разве нам кто-нибудь угрожает?
— А разве нет? Ты наверняка об этом слышал: землетрясение — наша вина, оно предрекает падение Тайра. Как ураган до него, как пожар и комета. Все боги-де сговорились против нас. Не пора ли показать всем, что боги нам не указ? Мы, Тайра, даже богам не позволим о нас злословить. Если они предвидят хаос — будет им хаос. И мы, Тайра, выйдем из него победителями.
Мунэмори нервно сглотнул. Старший брат не раз намекал, что отец повредился рассудком. Мунэмори не был в этом уверен, но особенно не заботился поиском правды, а теперь сожалел о своей беспечности.
Двое его воевод развернули коней и проехали обратно через врата. Бой копыт могучей рати удивительно мягко отдавался от балок Расёмона. Их звук походил теперь на журчание ручья, на плеск бурной реки, какой бывает слышен лишь у самой кромки.
Дружина Мунэмори, числом едва более двух сотен воинов, поджидала несколькими кварталами ниже по улице Судзяку. Простой люд и лавочники, что с любопытством поглядывали на горстку бойцов, один за другим замечали приближение полчища Киёмори. Их лица вытягивались, и они тут же прыскали по домам и лабазам, спеша закрыть двери и ставни.
Встретив пополнение, князь Тайра опять осадил коня.
— Мунэмори! Отведешь своих людей и половину моих в Рокухару и устроишь оборону. Я же возьму остальных в Нисихатидзё — там будет расположена наша ставка. Когда покончишь с приготовлениями, возвращайся ко мне. У меня есть для тебя особое поручение.
— Что это за поручение, отец? Киёмори лишь покачал головой:
— Скажем, пришла пора нанести кое-кому визит. Сказав так, Киёмори обернулся в седле и принялся раздавать команды военачальникам.
В этот миг Мунэмори осознал, что даже призрак Син-ина пугает его меньше собственного отца.
Оскорбление
— Возмутительно! — тихо воскликнул Го-Сиракава.
— Именно так все и было, владыка, — отозвался Дзёкэн, Печать дхармы, кутаясь в серое одеяние и пытаясь отогреть над жаровней продрогшие руки. — Князь Киёмори весь день продержал меня на снегу, а выслушать соизволил лишь па закате, когда я поднялся уходить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
