Из нескольких обрывков полурасслышанного разговора я понял, что нам даже не разрешать отправить почту. Слишком рискованно, дипломатические затруднения, вражеские агенты, ничего не должно просочиться…
Это будет означать зловещие предчувствия дома. Поход уже длился ненормально долго, и один Бог знает, сколько еще времени пройдет, прежде чем мы сможем отправить свои письма. Я мог представить лица команды, когда они услышат, что могут продолжать свои письма, которые столь усердно писали последние несколько дней.
А гардемарин — как он это все воспримет? Я бы хотел, чтобы он никогда мне не рассказывал о своем романе. Утешение романтических юношей — в этом я не был силен.
Как будто сквозь вату в ушах я слышал болтовню гражданских, усердно старавшихся преуспеть в общении. «Одну на дорожку, Командир!» — «А теперь за следующую встречу, Командир!» — «Это должен быть интересный поход, Командир…»
Поскольку я знал Старика, то меня не удивляло, что он отвечал на вопросы грубо и односложно. Они добились от него столь же малого, спросив его в упор — были ли у U-A какие-нибудь победы. Он лишь угрюмо уставился на одного, потом на другого, подождал, пока его молчание станет их нервировать и произнес «Да».
Я видел, что его мысли все время бродят где-то вдалеке. Непроизвольно я глянул на его руки. Он крепко сжимал их, как делал всегда, когда был в затруднении.
Наконец он кивнул мне.
«Мы пойдем разомнем ноги», — пояснил он собравшимся.
Резкий контраст между духотой салона и холодным ночным воздухом перехватил мне дыхание. Я чувствовал запах топлива. Животворящая кровь снова вливалась в наши вены. Старик направился в корму таким быстрым шагом, что я с трудом поспевал за ним. Достигнув кормовых лееров, он повернулся и облокотился на них. За носом спасательной шлюпки я различал огни Виго. Два сверкающих каната с нанизанными жемчужинами поднимались параллельно друг другу, отмечая улицу, шедшую вверх по склону.
У причала был ошвартован эсминец, ярко освещенный. Неподалеку дуговые лампы горели на борту сухогруза. Пока я наблюдал, одна из его грузовых стрел повернулась.
Глядя вниз, я увидел круглый желтый диск нашего открытого носового люка. Люк камбуза в корму от боевой рубки тоже был открыт. Были слышны голоса: «Поглядите на эту замарашку!» — «Кончай болтать и давай тащи — тебе тоже достанется».
Приглушенные банные песнопения доносились из чрева «Везера».
Я был странно возбужден мерцающими огнями уличных ламп на берегу. Казалось, они испускают миазмы совокупления. Я улавливал знойный запах постелей, тяжелый, как благоухание цветения азалий, теплый и молочный аромат женской кожи, насыщенные запахи талька, резких анчоусных испарений влагалища, дешевой парфюмерии, спермы.
Отрывочные крики, полукоманды и металлический лязг вплывали нам в уши.
«Ну и суматоха», — произнес Старик.
Я чувствовал, что ситуация не нравилась ему. «Те рыбацкие лодки», — вдруг сказал он. «Их команды заметили нас — не могли пропустить. А как насчет всех людей на борту этой посудины — кто знает, можно ли им доверять на все сто процентов? Любой мог быстренько просигналить фонариком на берег. Как бы там ни было, мы уйдем раньше, чем запланировано и выйдем тем же путем, что и вошли — не по южному фарватеру, даже если наш друг будет рекомендовать его. Если бы только у нас было бы немного больше воды под килем…»
Голубые вспышки на берегу, как искры от короткого замыкания: еще один трамвай. Бриз продолжал шуметь над водой. Гудели сигналы автомобилей, груз с грохотом падал в трюм сухогруза. Затем наступила тишина.
«Где, черт возьми, они достали торпеды?» — спросил я.
«Другие подлодки — лодки, возвращающиеся на базу с полным боекомплектом. То же относится и к топливу. «Везер» сохраняет все излишки до тех пор, пока они снова не понадобятся».
«Как эта система работала до сих пор? Я понимаю, что мы не первые здесь».
«Абсолютно верно», — ответил он. «Три лодки пополняли припасы здесь до этого. Две из них пропали».
«Где?»
«Если точно, то трудно сказать. Все, что мне известно, это что здесь может быть британский эсминец, крейсирующий туда-сюда у южного входа в бухту. Я не представляю такое каперство — это как будто из фильма про шпионов».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Снова послышались песни, на этот раз изнутри U-A. Кто-то приспособил непристойные слова к мелодии «Интернационала».
Я увидел, что Старик ухмыляется в неясном свете отдаленных дуговых ламп. Он некоторое время слушал, а потом продолжил.
«Безопасность здесь недостаточная. Вся эта операция просто рискованна».
На меня вдруг неожиданно нахлынуло жгучее чувство осмысления. Коробочка испанских спичек на столе в салоне была мне знакома.
«Местные спички», — произнес я. «Я их раньше видел».
Казалось, Старик не слушал меня. Я попытался снова. «Эти спички на столе в салоне — я видел такие же».
«Правда? И где же?» — пожал он плечами.
«В Ла Бауль, на столе в Café Royal. Номер Первый из команды Мертенса вертел их в руках. Мне особенно запомнилась этикетка».
«Так значит, Мертенс был здесь раньше нас — это интересно».
«Коробка спичек исчезла. Никто не признался».
«Интересно», — повторил он.
«Это еще не все», — произнес я, и остановился.
«Ну?»
«Да так, ничего». Этого было достаточно, чтобы он был обеспокоен тем, что возможно функция «Везера» отнюдь не была таким уж секретом, как наши боссы воображали. Коробки спичек… Быть может, все это в действительности не было столь уж важно, и все-таки, местные испанские спички во Франции…
Мои мысли вдруг вернулись к гардемарину. Я надеялся, что Ульманн не сделает какой-нибудь глупости, и решил его разыскать. Сославшись на зов природы, я направился на лодку и спустился в нее через люк боевой рубки.
Я наткнулся на Ульманна, как только дошел до центрального поста. Он помогал укладывать свежие буханки. Сетки, которые висели снаружи рубки гидроакустика, когда мы покидали Сен-Назер, снова были набиты до отказа.
От неожиданности я оступился. Я не знал, с чего начать.
«Ну, Ульманн, — сказал я, «дела обернулись неважно».
Ясное дело, мой талант утешения был нулевым. Ульманн выглядел абсолютно несчастным. Наверняка он горестно размышлял долгие дни об увеличивающемся расстоянии между ним и Ла Бауль. Мне захотелось взять его за плечи и потрясти так, чтобы у него зубы застучали. Вместо этого я уставился в палубу и пробормотал: «Такие вещи случаются, ты знаешь — тут уж как судьба распорядится». Он засопел. У меня было ужасное предчувствие, что он сломается и заплачет. На помощь мне пришла изобретательность. «Знаешь, что я тебе скажу? Дай-ка свое письмо! Нет, лучше вот что — напиши ей другое. Просто совсем немного, и чтобы оно было оптимистичным — ты знаешь, что я имею в виду. Я встречусь с тобой здесь через десять минут, хорошо?»
Капитан «Везера», похоже, был симпатичным человеком…
***
Старик все еще стоял в размышлениях, облокотившись на леера. Я присоединился к нему без единого слова. Вскоре возле нас появилась грузная фигура. Это был наш хозяин. Старик пошаркал ботинками и произнес: «Никогда не бывал раньше в Испании — да и этот раз не в счет…»
Я думал об Ульманне. Отвлеченно я заметил, что огни города стали странно дрожать, как если бы воздух между нами и берегом колыхался от жары.
Капитан «Везера» не был бойким на язык. Он разговаривал приятным размеренным тоном, его глубокий голос выказывал следы северогерманских интонаций.
«У нас руль Флеттнера, знаете ли, — сконструирован человеком, который построил роторное судно. Идея ротора в качестве судового движителя не была успешной, а вот руль был. Мы можем поворачиваться, как на острии булавки. Это большое преимущество в переполненной гавани».
Вот чудак, подумал я, — выбрал этот момент, чтобы прочитать нам лекцию о своем рулевом устройстве.
Неясный грохочущий звук обеспокоил Старика. Ветер становился заметно свежее.
