Однажды вечером на этой же несчастливой неделе мне позвонила Муни. У Гвидо началась страшная мигрень. У меня тоже такое бывало.
— Не могла бы ты пойти к Гвидо и посидеть с ним? Ему нужно ежедневное иглоукалывание, а у меня нет на него времени! Я полностью измотана, я уже говорила, у меня чувство, будто все эти засранцы — щенки, сосущие из моих сисек! Кроме тебя, конечно. Гвидо пил, принимал какие-то таблетки от головной боли и выкурил пару «Шерманс» — снова начал. Потом его рвало от сигарет.
Пожалуйста, возьми его на себя.
— С удовольствием.
— Спасибо!
Я поспешила в Санта-Монику. Гвидо, совершенно зеленый, обернутый полотенцем, повел меня в ванную, рухнул на пол и принял позу эмбриона.
— Мы нашли наше «место силы», — простонал он.
Я положила его голову себе на колени и стала массировать ему брови. Я знала более чем достаточно о мигрени. Он расслабился, его полотенце соскользнуло, и скоро мы уже обнимались. Если когдалибо мы и должны были закончить наш «викторианский роман», то это, казалось, был подходящий момент. Остановившись после долгой игры, немного не дойдя до технического завершения, мы застыли неподвижно в объятиях друг друга.
— Эллис, я знаю, Муни с кем-то трахается. Она отрицает, но я чувствую это, Эллис, я знаю. Скажи мне, кто это. Пожалуйста. Я знаю, что ты знаешь. В течение многих лет мне не позволяли говорить с нею, смотреть на нее… Это был ад. А теперь … Скажи мне.
Я решила солгать — ради Муни и Гвидо, ради себя самой, чтобы избежать эмоционального взрыва.
Возможно, я приняла глупое решение. Гвидо все выяснил достаточно скоро, потому что новый дружок Муни, девятнадцатилетний парень, был слишком молод, чтобы держать рот на замке по поводу своих «побед» — женщина-нагваль, в конце концов! — а его друзья все растрепали. Вскоре я услышала эту новость от десятка людей. Как Муни надеялась держать все это в тайне, невозможно даже вообразить! Обезумев от потерь и страха, она металась, как и все остальные.
— Это должно быть я, — сказала я Гвидо. — Но мы с Муни дурачили всех. У нас не было секса. Это правда. Мы целовались и ласкали друг друга, как бы примериваясь. Муни испугалась и сказала: «Я только жду нужного момента, чтобы запустить свои энергетические крюки поглубже в тебя, — и, захватив прядь моих волос, добавила:
— Я знаю, как обращаться с тобой». Это замечание немного смазало эффект от истории в духе Сафо и Энн Райе и спровоцировало эротическое возбуждение Гвидо. Как это бывает со многими мужчинами, мысль о женских играх, не говоря уж о ведьмовских, действует на них возбуждающе. Ревность уступала место любопытству.
— Ну, мы загорали голыми, и я делала ей массаж на крыше. Это получалось несколько пикантно…
Соседи брали бинокль, — мы всегда над этим смеялись!
Он казался разочарованным:
— Я не могу поверить, что вы не…
— У меня нет такого опыта, Гвидо. Мы целовались, немного ласкали друг друга, и Муни сказала:
«Когда я решу, то в любой день буду готова. Я всегда должна все контролировать».
Я удивлялась, как ей могло быть хорошо с Карлосом. Но тут же вспомнила, что много лет она испытывала неудобство. Она как-то поделилась со мной: «У меня был целый период, когда нагваль отослал меня, чтобы я была только с женщинами, — это время мне нравилось больше всего».
Гвидо настаивал:
— Так что же остановило тебя?
— Карлос умер, и все закончилось, — я, смутившись, пожала плечами. — Муни никак не объяснила свой уход.
«С Флориндой было бы намного легче это сделать, — подумала я, — если бы они с Карлосом были настроены серьезно». Я вспомнила один необычный эпизод: меня как-то целую неделю приглашали к Карлосу на ночь, и Флоринда встречала меня в дверях с дикими поцелуями. Карлос сказал, что он хотел нас «энергетически совместить», чтобы заниматься сексом втроем. Когда вместо беспокойства я проявила энтузиазм, его интерес к этому немедленно угас, — я разрушила игру.
Гвидо теперь требовал историй и тянул меня к себе:
— Расскажи мне, как ты была с нагвалем, как это было?
Внезапно я разрыдалась в его объятиях. Я плакала словно маленькая девочка, уткнув лицо в его шею.
— Элли, Элли, — шептал он, — все будет хорошо… Ты знаешь, я был с Флориндой.
— Правда?
— Ха! Сколько раз я делал это с Флориндой, ты можешь пересчитать по пальцам на ампутированной руке! А правда, что Саймон спал с Клод?
Я кивнула.
Он мгновенно разъярился. — Это я должен был пойти к ней, прямо к ее двери! Я — тот, кто понимал ее!
— Гвидо, это смешно! Эти вещи устраивал только Карлос! Ты прекрасно знаешь, что не мог бы появиться на ее пороге без его разрешения. Боже мой!
— Элли, у меня болит голова… Не могла бы ты помассировать мне виски?
Он чуть не уснул. Наконец он встал, обернувшись полотенцем как тогой. После потока благодарностей под выпивку на кухне Гвидо выпроводил меня домой. Он грешил грубоватыми манерами. Я добралась домой в полном недоумении. Гвидо все еще целовался не по-настоящему и вел себя как проститутка с клиентом. Но еще более странная вещь случилась потом.
Когда я входила в дверь, зазвонил телефон. Это был ОН:
— Малыш, я не могу заснуть. Расскажи мне что-нибудь о себе и нагвале… и о Муни, Что еще вы делали? Мне не уснуть.
— Я почти все рассказала. Попробуй отдохни, а я тебе перезвоню, мне нужно немного побыть одной.
— Опиши это снова, Элли.
— Я перезвоню, хорошо?
Гвидо перезвонил, нетерпеливый и горячий.
— Я понимаю, малыш, — ворковала я в трубку. — Но я перезвоню тебе, обещаю!
Телефон зазвонил снова. Гвидо шептал: «Малыш, малыш, Эллисита». Он тяжело дышал. Я напомнила ему, что он всегда может прийти, но, по обыкновению, он чувствовал себя более уверенно только в телефонном разговоре.
— Гвидо, Карлос ушел. Что ты хочешь? Мы можем теперь самостоятельно принимать решения.
Он взвизгнул:
— Ты что, думаешь, я не знаю этого?! — и бросил трубку.
Это был Лос-Анджелес, мир колдунов, 1997 год, когда секс по телефону был более безопасен, чем объятия — объятия, о которых нельзя было говорить… И никто не спрашивал «а почему?»
Я сидела допоздна, думая о слове «почему».
Самый большой запрет в словаре колдуна лежал на слове «почему», рядом с ним стояли: «любовь», «дружба», «семья» и безвкусные «человеческие потребности». В правилах Кастанеды был некий эдикт в духе Оруэлла, запрещающий слово «почему», — видимо, после подробных описаний в бестселлерах, как он с собачьей преданностью задавал свои вопросы дон Хуану. Мы, как читатели, идентифицировались с ним, любили и ненавидели его тупые вопросы. Многие из нас были уверены, что сразу бы поняли дона Хуана, если бы оказались там. Эти удивительные подмены — залог огромного литературного успеха Кастанеды, — он изобразил себя вопрошающим дона Хуана и сделал это как гениальный художник.
