— Ой, спасибо! Тогда я могла бы пойти с ним поговорить…
— Если он согласится с вами разговаривать. По мне, так зашвырнуть дневник в мусор значит, что человек хочет отделаться от прошлого раз и навсегда.
— Ну я хоть попробую.
— Вам упрямства не занимать, мадам Кортес.
Жозефина улыбнулась.
— На вас посмотришь — робкая, тихая, в себе неуверенная… А глубже копнешь — вы и упорная, и дюжая.
— Не преувеличивайте.
— Нет, правда. У вас такая особая храбрость, какая бывает у тихонь. Ладно, давайте теперь ваши имена и явки, посмотрим, что удастся нарыть.
Жозефина подумала и назвала несколько человек:
— Мсье Дюма… Он из корпуса Б, тот же адрес, что у меня. Хотя насчет этого я, честно говоря, не уверена…
— Погодите, возьму листок, запишу.
В трубке снова раздался чей-то голос: у Гарибальди что-то спрашивали, он отвечал. Жозефина выждала, пока голоса умолкнут, и продолжала:
— Потом мсье Буассон…
— Газировка[55]?
— Нет, волшебные пузырьки — это не про него. Вряд ли это он…
— С потухшими вулканами никогда ничего нельзя сказать наверняка! — заявил Гарибальди.
— Он живет в моем доме, но в корпусе А. Но я себе слабо представляю, чтобы у него в жизни была такая любовная история, как у Юноши. Этот заперт на кучу засовов. У него, наверное, на одно только слово «воображение» аллергия.
— Еще кто?
— Леже. Ив Леже. Новый жилец в квартире Лефлок-Пиньелей. Живет со своим другом, тот помоложе. Одевается в разноцветные жилеты, вечно таскает под мышкой большую папку, как художник. Этот хоть выглядит как живой человек.
— Это уже ближе.
— Мне тоже так кажется. Но все-таки… Если он гомосексуалист, это еще ничего не значит.
— Согласен.
— Еще мсье Сандоз. Помните, тот, что помогал нам привести в порядок комнату Ифигении, нашей консьержки? Не знаю, где он живет, но Ифигения говорит, он убавляет себе лет…
— Не он один.
— В общем, насчет этого у меня большие сомнения.
— Разберемся.
— Ну и последний, Пинарелли. Тоже живет в моем доме. Тоже не похож…
Гарибальди бессердечно расхохотался:
— Да вы, смотрю, сами ни в кого из них не верите!
— В том-то и дело. Никто из них, по сути, не подходит.
— Так, может, это вообще кто-нибудь другой? Кто-то нарочно выбросил свой дневник в ваш мусорный бак, а не у себя в доме, чтобы до него как раз никто не добрался? Я бы, наверное, так и сделал, если бы хотел что-нибудь уничтожить и замести следы.
— Ой, только этого мне не хватало!
— Не хочется вас огорчать, но это вполне вероятно.
— Наверное, вы правы… Но с другой стороны, какая была вероятность, что кто-то вообще найдет эту тетрадку? Если бы Зоэ не потеряла свою и не ревела из-за этого весь вечер, я бы тоже не полезла рыться в мусорном баке! Можно подумать, я каждый вечер этим развлекаюсь!
— Резонно.
— Много в Париже людей, которые шарят по мусорным бакам, ищут дочкины тетрадки?
— В Париже, знаете ли, хватает людей, которые шарят по мусорным бакам, — с укоризной произнес Гарибальди.
— Знаю, знаю, — сокрушенно ответила Жозефина, — но все-таки тетрадка — это несъедобно.
— А что вы собираетесь делать, если я вам найду этого человека? Объясните.
— Я хочу просто познакомиться, поговорить, спросить, что сталось с этой его мечтой. Понимаете, я читаю и боюсь за него. Боюсь, что он в жизни исстрадается. И мне важно знать, нашел он свое место за туманом или нет…
Она пересказала Гарибальди историю про небоскреб. И даже чуть не спросила: «А вы нашли свое место за туманом?»
— Вся эта история с Кэри Грантом — это его светлая мечта. Вы даже не представляете, сколько надежды заронила в нем эта встреча! Мне нужно побольше подробностей для романа. А самая лучшая, самая богатая жила по этой части — сама жизнь.
— А я вам так и сказал, когда мы только познакомились, помните? Я вам тогда сказал: действительность бывает похлеще выдумки… Вот я только что закончил одно следствие. Молодую девушку заколол в супермаркете какой-то тип, про которого она отродясь не слышала. Ножом. На глазах у кассирши. Когда этого мерзавца задержали, знаете, что он сказал? «Она была слишком красивая, куда ей еще жить?» Как написали бы вы такое в детективе?
— Нет, это совершенно немыслимо, — покачала головой Жозефина.
— Вот видите! Как будто это основание для убийства!
— Но тут-то не преступление, а наоборот… Это история красивого знакомства. А я думаю, что именно от знакомства к знакомству человек взрослеет.
— Если понимает, что ему приносит то или иное знакомство, если готов впустить его в свою жизнь. А то ведь многие пропускают кучу таких знакомств, просто потому что боятся: вдруг жизнь пойдет в другую сторону и их унесет куда-нибудь черт-те куда… — Гарибальди помолчал и спросил: — А чем вам так запала в душу эта история?
— Она придает мне храбрости, порыв какой-то.
— Узнали себя?
— Да, только мне-то в жизни не попадались кэри гранты и иже с ними… Никого, кто бы придал мне уверенности. Скорее наоборот.
— Кстати, я тут наконец собрался прочитать ваш роман.
— «Такую смиренную королеву»?
— Угу. Очень, доложу я вам, неплохо завернуто. Заметьте, для сорокалетнего мента, который в жизни не читал ничего, кроме чернушного Джеймса Эллроя! Я буквально шел по улице, и как будто со мной рядом шла Флорина и все остальные. Так что вы думаете — я напоролся на фонарный столб, проехал свою остановку на метро, опоздал на работу, чуть не забыл, где живу. Вы мне подарили несколько часов счастья. Я даже не думал, что так бывает.
— Ох ты! — прошептала Жозефина, как зачарованная. — Это не вы, часом, скупили весь тираж?
В ответ Гарибальди добродушно рассмеялся.
— Вы мне устроили парочку бессонных ночей. У вас настоящий талант, мадам Кортес.
— Ох, не уверена… Знали бы вы, как мне бывает страшно!.. Я и хочу опять начать что-то писать, и не знаю, как за это взяться. Будто я беременна сюжетом. Он растет внутри, толкается. Я едва ли не забываю обо всех вокруг из-за этого!
— Вот уж это на вас совсем не похоже!
— Не говорите! Я всех просто разгоняю!
— Это начало самостоятельной жизни.
— Шут его знает. Надеюсь только, из этого что-нибудь да выйдет.
— Я помогу чем смогу. Обещаю.
— Спасибо! — прошептала Жозефина. — Можно, я вам еще кое-что скажу?
— Да?
— Когда Ирис… Когда ее не стало… У меня было такое чувство, будто у меня отхватили ногу и я больше никогда не смогу ходить. Я была как парализованная, глухонемая… А теперь, с тех пор как я нашла этот дневник…
Гарибальди молчал. Он терпеливо ждал, пока она подберет нужные слова — может быть, впервые и для самой себя.
— Как будто у меня выросла вторая нога и я снова могу ходить. Вот почему это так важно!
— Понимаю. Я с удовольствием вам помогу, правда. Сделаю все, что смогу.
— А вы как? Вы счастливы в жизни?
Более дурацкого вопроса нельзя задать едва знакомому человеку! Но как еще она могла выразить ему свою благодарность за то, что он ее выслушал и понял, просто за то, что он есть? «Ведь это я первый раз говорю об Ирис. И как будто тоска немного отступает, отпускает хватку, и становится полегче дышать». Но Жозефина боялась слишком сгущать краски, чтобы не впасть в театральщину.
— Вы куда-то запропастились с тех пор… — вместо ответа сказал Гарибальди. — Я не раз думал, как вы там, что…
— Давайте не будет об этом.
Он откашлялся и снова заговорил голосом следователя:
— Ну что ж, мадам Кортес, давайте резюмируем. Итак, нашему подопечному в 1962 году было семнадцать лет. Он родился в Мон-де-Марсане, отец — выпускник Политехнической школы и директор компании «Французские угольные шахты». Ныне проживает по одному с вами адресу.
Жозефина подтвердила: все так.
— Теперь, с вашего позволения, я с вами попрощаюсь. Как только что-нибудь появится — позвоню.
Он снова помолчал. Она тоже не говорила ни слова. Гарибальди прибавил:
— Мне нравится с вами говорить. Как будто касаешься чего-то… существенного.
Жозефина повесила трубку. Ее грело это чувство дружеской близости.
Говорить с Гарибальди было все равно что испытывать творческий взлет. Она не влюблена в него, нет, но когда вот так доверительно поговоришь, чувствуешь, словно взмываешь ввысь, расправляешь крылья. Нет, когда влюбляешься, все совсем не так: наоборот, вечно не знаешь, что сказать, как держаться, вся скукоживаешься и чувствуешь себя как пустой мешок, который то и дело оседает наземь.
Жозефина позвонила Ширли. Ей хотелось рассказать подруге про родство душ.
— А иногда как бы и чувств, — прибавила она.
— А иногда и тел, — подхватила Ширли. — Перепихнуться со вкусом — милое дело, никакого родства душ не надо!
