Это еще куда ни шло. Гортензии не нравилось, каким тоном разговаривает с ней Лаура, но говорила она хотя бы сочувственно. Гортензия уже собиралась ее поблагодарить, как вдруг та, змея, выбросила струю яда, умело разбавленного патокой:
— Слыхала, в Нью-Йорке теперь новая законодательница мод — девчонке тринадцать лет?
— Не слышала. С чего бы?
— Да о ней же говорят! Совершенно невероятная история!
Она выдержала театральную паузу. Покрутила в пальцах, унизанных кольцами, прядь волос. Пробежалась пальцами по столу, словно играла «Лунную сонату».
— Ее зовут Тави…
Гамма, еще гамма. Соль-до-ми-соль-до-ми-соль-до-ми…
— И она ведет блог, по которому весь модный мир прямо сходит с ума. Четыре миллиона посетителей. Все только о ней и талдычат. Хочешь, дам тебе ссылку?
Ля-до-ми-ля-до-ми…
— Да ну ее…
— И она со всеми модельерами запанибрата. И тебе Марк Джейкобс, и Александр Ванг, и Йоджи Ямамото. В ее коллекции последняя футболка и та уходит за бешеные деньги. Она только что подписала первый контракт с кем-то из шишек. Представляешь?
— Ну и что? — ответила Гортензия с тем же деланым равнодушием. Ее снедала зависть.
— Совсем девчонка, что и говорить.
И снова пауза. Ля-ре-фа-ре-фа.
— Конечно, — продолжала Лаура, — она куда моложе тебя! Может, потому-то из-за нее столько шуму. По таланту ей до тебя далеко, но возраст…
— Еще бы! — рявкнула Гортензия. — А я, значит, старая пошлятина, да? И поэтому мне никто не звонит?
— Ой… Да я не к тому…
— Не к тому, не к тому, как будто ты не на это намекаешь! Лицемерка! Мало того что ты гадюка, так у тебя и гадости в открытую говорить кишка тонка!
— Да что ты так взъерепенилась? Я к тебе с пониманием, помочь хотела…
Но Гортензия уже закусила удила.
— А Сури Круз?! — вопила она. — Дочка этого чокнутого сайентолога от этой, черт ее знает кого? Что ж ты про нее забыла? Ей три года, и она уже модель! Уже носит шпильки, а вокруг трещат вспышки! Она тоже того и гляди затмит всех главных модниц! Так что твоя тринадцатилетка, считай, уже на пенсии! Знаешь, кто ты, Лаура? Ты пассивно-агрессивный типаж! Меня тошнит от таких, как ты!
— Какой-какой типаж?.. — оторопела «гадюка».
— Пассивно-агрессивный! Самый мерзкий! Сначала обвозят тебя в меду, а потом цап!
— Но я…
— А с гадюками я знаешь что делаю? Давлю! Размазываю! Вырываю у них зубы по одному, выдавливаю глаза!..
Вся ярость, досада, обида, что накопились у Гортензии за два месяца, словно взметнулись в огромный вал желчи и неудержимо выплескивались наружу. Теперь уже она брызгала ядом. Ярость на себя, что вообразила, будто уже достигла вершины и осталось только водрузить свой флаг. Досада, что телефон молчит, обида, что Гэри забыл о ней и думать. Ей было нестерпимо, что та прекрасная ночь любви была для него просто средством со вкусом ей отомстить. «Вот мы с тобой и квиты, дорогая моя Гортензия», — небось думает он. Пыжится там за роялем, во фраке.
Гортензия вычеркнула Лауру из своего и без того скудного списка подруг. Ее немного утешила мысль, что той придется попотеть над справочниками, чтобы понять, что такое «пассивно-агрессивный типаж». «Вот и славно. Читай, просвещайся, дорогуша. Век живи — век учись. А попадешься мне на пути — проваливай!»
К счастью, был еще Николас. На месте, как всегда. Длинный и тощий, как жердь, и любовник так себе, но верный, изобретательный, щедрый и трудолюбивый. Увы, все эти прекрасные качества не искупали его жердеобразного вида.
Он всячески старался отвлечь ее от мыслей о неудаче, то и дело куда-то приглашал. Когда она заходила к нему в кабинет, всякий раз восхищенно присвистывал. Отмечал, какая прекрасная находка — длинный мужской пиджак, перетянутый в талии ремнем, вместо пальто, поверх облегающего джинсового платья. Отличная идея, говорил он.
— Только не моя, — мрачно отзывалась Гортензия. — Передрала из журнала. Своих идей у меня больше нет. Все кончено.
— Ерунда! — жизнерадостно возражал Николас. — Появятся у тебя еще идеи. Вот увидишь!
Он и сам соглашался, что тут что-то не то. Unbelievable![57] Дикость какая-то, повторял он, качая головой. И возмущался, что есть такие люди: посулят тебе золотые горы, а потом ищи-свищи.
Он завязывался в узел, чтобы угодить Гортензии. Она хочет изучать ткани? Он подыщет ей стажировку. Она решила заняться спортом, чтобы меньше нервничать? Он записал ее в свой спортклуб с великолепным бассейном, не преминув ввернуть: это очень престижное заведение, туда с улицы не берут, не иначе как ты произвела впечатление.
Не иначе как ты им чем-нибудь пригрозил, переводила про себя Гортензия. Ее трогало, что он так лезет вон из кожи, чтобы вызвать у нее хотя бы бледное подобие улыбки.
Он пригласил ее в ночной клуб, где гуляет весь цвет Лондона, — Whisky Mist. В меню значился коктейль Ibiza Mist за двенадцать тысяч фунтов стерлингов.
— Пятнадцать тысяч евро за коктейль?! — изумилась Гортензия.
— Это не просто коктейль, это целый образ.
— Какой образ?
— Если ты заказываешь Ibiza Mist… — Николас забарабанил воображаемыми палочками. — Это значит, что на улице тебя ждет «бентли», ты едешь в аэропорт, летишь до Ибицы, там пересаживаешься на вертолет и отбываешь на собственный остров, где у тебя свой шеф-повар, бассейн и прочие коктейли. Скромненько и со вкусом.
— И много ты еще знаешь таких образов?
— Двадцать пять тысяч фунтов, и пожалуйста: лети себе в Майами, у Хью Хефнера там парочка частных вилл. С шампанским, бассейном, джакузи… Девочки с кроличьими хвостиками и прекрасные эфебы. Сказка!
Но Гортензия смотрела на него с отсутствующим видом.
— Ну пожалуйста, Гортензия, улыбнись, не могу видеть, когда ты такая квелая!
Она натужно улыбалась, и эта жалкая улыбка больше походила на беспомощную гримасу.
Николас схватил ее за руку и потащил в ВИП-зал со словами: «Вот увидишь, дивная картина! Таких психов еще поискать — форменная карикатура! Смотри!»
Гортензия изогнула бровь. На столе — дорожки кокаина. Парочки целуются взасос. Гологрудые девицы. В потолок стреляют пробки из-под шампанского. Визг, вопли, деланый восторг, деланое возбуждение. Расхристанные девчонки, шумно гогочущие, худые, как скелеты, размалеванные словно шпателем — и то неумелой рукой.
Она вдруг почувствовала себя обмякшей, отяжелевшей, как жирная свинья.
— Ну как? — с торжествующим видом обернулся к ней Николас. — Скажи, чем не Феллини?
— Мне от этого еще паршивее.
— Погоди, пойду захвачу нам по стаканчику Тебе чего?
— Апельсиновый сок.
— Ты что! Здесь такого, поди, и не водится.
— Тогда просто воды.
— Коктейли на халяву!.. Сейчас хряпнем и укомплектуем тебя новыми смелыми проектами. Верь мне. Из меня идеи так и прут.
Гортензия вяло поблагодарила и подумала: «Ну что бы мне в него влюбиться? Чего у меня Гэри из головы не идет?»
Она смотрела Николасу в спину: он раскланивался направо и налево, кому-то на ходу бросал: «Of course! I call you!» Он со всеми на дружеской ноге. «А вот я тут никого не знаю. Я Гортензия Неизвестно Кто. Два года живу в Лондоне и все так же прозябаю в безвестности».
К ней подошел какой-то молодой человек и, потягивая через длинную соломинку что-то ярко-голубое, спросил:
— Ты, случайно, не знакомая Гэри Уорда?
— Кого-кого?
— По-моему, я тебя как-то видел с Гэри Уордом, нет?
— Если ты так пытаешься знакомиться, осади назад. Какой еще Гэри Уорд? Первый раз слышу.
— Да? Странно, мне казалось… Он ведь, знаешь…
Но Гортензия отвернулась и принялась искать глазами Николаса. Тот уже пробирался обратно с двумя яркими коктейлями в руках. Он мотнул головой в уголок, где можно присесть. Гортензия уткнулась головой ему в плечо.
— Скажи мне как есть, мне терять нечего… Я очень толстая?..
Словом, сегодня ей только не хватало набиваться макаронами по пятьсот тысяч калорий на ложку.
— Ты почему не ешь, Гортензия? Невкусно? — с тревогой спросил Руперт, накручивая на вилку целый шмат.
— Просто не хочу.
— Через не хочу, — наставительно вмешался Питер. — Руперт, между прочим, старался, готовил, а ты привередничаешь. Нехорошо, Гортензия, нехорошо! Не будь такой эгоисткой! Ты не одна на свете!
— Чем это, интересно, я помогу банановым республикам, если стану давиться вашими макаронами?
— Это не просто макароны. Руперт в них, можно сказать, душу вложил…
— Да провались ты! — закричала Гортензия, отпихнула тарелку и опрокинула стакан с дешевым красным вином. — Хватит уже вешать на меня всех собак, ты, аятолла!
И с воплем: «Всех, всех вас ненавижу!» — кинулась в свою комнату.
— Что это с ней? — Том снова вытянул ноги в дырявых носках на журнальный столик. — Проблемы?
