— Разрешите доложить. Нет, мы насчет ракет!
И, не дожидаясь разрешения, торопливо начал объяснять:
— Понимаете, в момент вылета ракеты канат испытывает чрезмерное напряжение. Пружину бы приделать к ракете, а уж к ней привязывать канат.
— Пружину?! Зачем? Что она даст?
— При запуске ракеты пружина растянется и ослабит рывок на канат.
Капитан сразу оценил это предложение. Горшков был послан к Тихонову с приказом отдать оставшиеся ракеты Демину. Ракеты отнесли в ремонтную мастерскую и с помощью механиков уже через несколько минут к ним прикрепили короткие, но прочные пружины.
Демин сам нацелил станок. Но и он волновался не меньше Тихонова.
Ракета, выпущенная Деминым, взвилась выше, чем прежние. Долетит или не долетит?.. Серебряная нить не падала… Вот канатик уже над «Морским цветком», начинает опускаться, образуя плавную кривую, как траектория трассирующего снаряда. Ракета упала в воду далеко за пароходом, а канатик лег как раз поперек палубы.
Американцы начали выбирать его на себя.
К канату привязали толстый стальной перлинь; он тяжело соскользнул с кормы в воду. «Кузнец Захаров» стал осторожно разворачивать аварийный корабль и повел его за собой. Одновременно лебедкой выбрали лишнюю длину буксирного троса, чтобы американское судно не очень «рыскало» по сторонам.
На ходу «Морской цветок» точно приосанился, выпрямился, стал меньше качаться.
Незадолго до запуска четвертой ракеты капитану доложили, что за кормой открылся красный свет маяка на острове Сан-Хоакин. В условиях плохой видимости это значило, что теплоход ближе, чем это было допустимо, подошел к подводным скалам.
Воронов ничего не ответил. С биноклем в руках он поднялся на крышу рубки и оттуда наблюдал и за тем, что происходит на палубе и за огнем маяка. Но когда оба судна уже находились в безопасности, точно продолжая начатый ранее разговор, сказал Курганову:
— Это в первый раз. В первый раз за всё время с тех пор, как корабли европейцев начали бороздить здешние воды.
— Что именно? — не поняв, спросил Курганов.
— Такая удача! «Морской цветок» — единственное судно, которое в шторм, лишившись возможности управляться, избежало гибели у этих скал.
— Едва ли в этом большая заслуга экипажа самого «Морского цветка», товарищ капитан.
Воронов не обратил внимания на замечание своего помощника. Чему-то улыбаясь, несколько раз, точно в раздумье, покачал головой, потом добавил:
— Дело прошлое, теперь уж можно признаться. Когда открылся огонь маяка, меня прямо мороз по коже продрал. Расстояние при такой скверной видимости точно не определишь. Бросить бедняг одних и уйти… — он развел руками. — Хорошо, что всё потом быстро закончилось. Но в другой раз я бы, пожалуй, не рискнул!
IV
Поздно ночью на «Кузнеце Захарове» вдруг тревожно завыла сирена.
Разбуженные моряки вскакивали с коек, зажигали свет. Весь начальствующий состав вызвали к капитану.
Ветер совсем утих, но, повидимому, недавно. «Памперос» часто прекращаются так же внезапно, как и налетают. И тотчас в те места, где пронесся ураган, хлынули массы теплого воздуха.
От черных, огромных, с глухим рокотанием катившихся по океану волн поднимались легкие, как вуаль, испарения. Лучи обоих прожекторов беспокойно шарили за кормой и освещали лоскутья тумана, похожие на толпу колеблющихся призраков.
Клочья тумана липли ко всем предметам. Растяжки мачт, протянутые вдоль палубы леера, все канаты как будто сразу обросли толстым слоем пышного мха, свисавшего с них легкими, раскачивающимися гирляндами. Мачты с половины высоты совсем исчезли, точно растворились в воздухе. А их основания выглядели так, будто были сделаны из мягкой, студенистой, вот-вот готовой расползтись массы.
Даже силуэты людей потеряли свою четкость, и казалось, — люди набросили на плечи плащи из почти невесомой кисеи или газа.
Курганов увидел, что Брусницын остановился и, как завороженный, оглядывается вокруг. Подхватив товарища под руку, он почти насильно увел его за собой, приговаривая:
— Пойдем, пойдем! Капитан ждет, а ты любуешься видом океана. Туман, раньше чем мы доберемся до его каюты, станет густым, как молоко.
Оба вошли в просторное помещение и остановились, наткнувшись на группу товарищей, пришедших раньше. Все они рассматривали что-то, лежащее на полу. Это был выложенный бухтой, в виде восьмерки, буксирный перлинь. Конец буксира был нарочно откинут в сторону, и легко можно было установить, что он не лопнул, а его перерубили чем-то острым, скорее всего — слесарным зубилом.
Капитан сидел за письменным столом и медленно набивал табаком трубку. Дав время всем как следует осмотреть место, где трос был перерублен, он постучал трубкой о край чернильного прибора и сказал:
— Я пригласил вас, товарищи, чтобы узнать ваше мнение. — Затем вынул из ящика стола какую-то английскую книгу и раскрыл ее в том месте, где между страницами лежала закладка.
— Вот у меня тут сборник морских законов и обычаев. Закон гласит, что запись в вахтенном журнале является как бы официальным протоколированием каждого происшествия на борту. Выписка из вахтенного журнала, заверенная подписью капитана или шкипера, — это документ, равноценный любому юридическому акту.
Не знаю, товарищи, какое мы можем дать разумное объяснение вот этому… — капитан рукой указал на перерубленный буксир. — Но приходится считаться с тем, что мы следуем в порт иностранного государства, и нам предстоит дать отчет береговым властям. Газеты моментально превратят всю историю в сногсшибательную сенсацию. Поэтому я счел наиболее благоразумным кроме записи в журнале составить еще особый протокол о случившемся. Прошу всех вас также скрепить его текст своими подписями. Надеюсь, все вы убедились, что трос перерублен именно с того конца, каким он был закреплен на «Морском цветке».
Пока Воронов громко читал протокол и затем все по очереди его подписывали, каждый невольно мысленно искал ответ на вопрос: «Кто и с какой целью мог перерубить буксир, зная о том, что предоставленный самому себе потерпевший аварию корабль неминуемо пойдет ко дну, продержавшись на воде самое большее — сутки, а может быть, и всего несколько часов».
Воронов запер подписанный протокол в несгораемый шкаф, вернулся к столу, сел и закурил трубку, уже давно набитую табаком и лежавшую в пепельнице. Странно было наблюдать, как синеватый табачный дымок, поднимаясь кверху, начинает раскачиваться под потолком. На самом деле это раскачивался корабль, а дым висел в воздухе почти неподвижно.
Капитан тяжело вздохнул.
— Теперь нам с вами осталось решить самое главное: как быть дальше? До утра поиски продолжать невозможно, — в тумане мы рискуем, наткнувшись на американцев, пропороть им борт и пустить их ко дну.
Он еще раз вздохнул.
— А вот что мы сможем сделать с одной оставшейся еще ракетой, если завтра «Морской цветок» будет найден? Демин к тому же доложил мне, что эта единственная ракета не в порядке и едва ли она годна к действию.
Курганов считал, что надо, пожалуй, думать не о ракете, а о том, как бы переправить на американское судно несколько советских моряков, чтобы выяснить, что там происходит, и пресечь возможности повторения истории с тросом. Если капитан даст согласие, он готов попытаться пойти туда на шлюпке.
Воронов вынул изо рта трубку и выколотил из нее недокуренный табак.
— Нет, ни за что. Такая попытка просто безрассудство! Это значит погубить и вас и тех, кто с вами отправится.
Брусницын, напряженно прислушивавшийся к тому, что говорил капитан, то бледнел, то краснел, и вдруг неожиданно, с решимостью отчаяния, боясь, что ему не дадут кончить, выпалил:
— В старину на воду лили китовый и тюлений жир, чтобы успокоить волны, а мы… а мы можем вылить машинное масло.
Все разом повернулись в его сторону.
— Машинное масло? — удивленно переспросил капитан. — Хотя, пожалуй… надо попробовать…
Под утро подул легкий ветерок, разогнал туман.
Солнце выглянуло на горизонте из обрывков грозовых туч, как будто раскаленный уголек заалел среди пепла. На волнах запрыгали, как рассыпанные чешуйки, розовые блики. Тучи рассеялись, облака растаяли, лишь кое-где по густосинему небу плыли, как белые пушинки, их последние остатки. Вершины всё еще огромных валов просвечивали зеленью.
Вторую половину ночи «Кузнец Захаров» лежал в дрейфе. Как только окончательно рассвело, он снова двинулся на поиски «Морского цветка».
Шли зигзагами, чтобы держать под наблюдением большее пространство, и очень скоро наблюдающий с мачты доложил, что видит вдали аварийное судно.
При ярком солнечном свете на «Морском цветке» бросались в глаза не только полученные во время шторма повреждения, но и то, что пароход имел очень запущенный, неопрятный вид. Борта, надстройки, дымовая труба — всё было в ржавых подтеках. Когда волна наклоняла корабль, обнажалась подводная часть, сплошь обросшая водорослями, висевшими длинными космами.
