В-третьих, даже если я сумею убежать с фермы, придется пересечь торфяники — и очень быстро. Как указывал Маленький Том, просить о помощи обитателей немногих окрестных ферм было опасно — они могли меня выдать. Обнаружив мое бегство, Квигги пустят по следу собак и легко догонят меня на лошадях, если только я не буду иметь в своем распоряжении большую часть ночи, чтобы намного их опередить. Придется выбирать, предпочесть ли болота, где меня выследят собаки, но трудно передвигаться верхом, или дорогу. В последнем случае и собакам, и верховым ничто не будет мешать, однако, если повезет, меня подхватит какая-нибудь повозка. С другой стороны, много ли там проезжает экипажей, особенно ночью? Еще одна трудность состояла в том, что от Лондона меня отделяло несколько сотен миль, а в кармане было всего полсоверена; а уж о том, что буду делать в Лондоне, я старался и не думать. Оставался неразрешенным главный вопрос, как выбраться из запертого амбара и уберечься от собак. Приемлемого решения не находилось, и я понимал, что второго шанса у меня не будет.
Текли недели, лето близилось к концу, я видел, что упускаю самую лучшую возможность. Осенью путешествовать ночью по торфяникам будет опасно, зимой — просто немыслимо. С другой стороны, бдительность Квиггов ослабеет, и, поскольку ночи сделаются длиннее, мой побег не так скоро обнаружат. В то время меня донимали страшные сны, после которых я просыпался не отдохнувшим, а еще больше уставшим: я бродил по большим городам, охваченным гигантским пожаром, где вихри пламени скрывали небо, или стоял на краю провала, такого глубокого, что проплывавшие внизу, в большом отдалении, клочья облаков не позволяли разглядеть дно. Но более всего тревожил меня сон, который повторялся вновь и вновь: я шел по длинному темному переулку и внезапно встречал матушку, но она, вместо того чтобы броситься ко мне, отшатывалась в испуге, потом поворачивала назад и быстрым шагом удалялась, скрываясь в тени.
Однажды вечером, в середине октября, Квигги выдали нам зимние накидки — одеяния, рассчитанные на взрослого человека, засаленные и вонючие. Ими мы должны были укрываться ночью, их же, вместо дерюги, надевали в поле.
Когда Квигги ушли, Большой Том, держа свою накидку Ш вытянутых руках, с отвращением пожаловался:
— Эту я не хочу. Ее носил Гарри.
Ричард протянул доставшуюся ему накидку:
— Тогда поменяемся.
Том схватил накидку и стал примерять, а я поинтересовался:
— Кто такой Гарри?
— Он прошлой зимой подхватил лихорадку.
— И что с ним случилось? — спросил я, пока мы укладывались на солому и накрывались нашими накидками.
— Ничего, — ответил Ричард. — Его перенесли в отдельный домик у стога сена. Нести заставили нас, сами Квигги боялись подцепить заразу. Думали, это ирландская горячка. Каждый день ему бросали еду и воду. Через несколько дней приказали Неду с Полом положить его там, где они нас хоронят: у дома, под оградой, чтобы собаки не вырыли; сам знаешь, там, где Стивен.
У меня в голове зашевелилась идея.
— Вот бы знать точно, что это Стивен донес на Тома, — сказал я. — Пока мне это не известно, никому нельзя доверять.
Тут только я понял, что проговорился, и посмотрел на Ричарда. Он покраснел и отвел взгляд, и я испугался, что обидел его, обвинив его друга.
Я не засыпал, обдумывая идею, возникшую у меня после его рассказа. Я думал, Ричард спит, но заметил мерцание его глаз в бледном свете луны, проникавшем сквозь щели в стенах.
На следующий день, по пути на поле с бригадой Роджера, я рассмотрел упомянутый Ричардом домик — а скорее сарайчик. Меня обрадовало то, что он был деревянный и обшивка из досок совсем прогнила.
После обеда мы с Ричардом стали шепотом совещаться.
— Я собираюсь заболеть, — поделился я с ним. — Пусть подумают, что болезнь заразная.
— Их на мякине не проведешь, — возразил он, — сразу скумекают, что ты притворяешься.
— Знаю. Но это не будет притворство. Увидишь.
Он удивленно поднял брови:
— Только будь осторожен.
— Я хочу, чтобы ты мне помог их напугать.
— Мне они не верят. К тому же они знают, что мы с тот бой дружим. Попроси Пола. Ему они поверят.
— Боюсь. Может, это он выдал Тома. Если это не Стивен, предателем может оказаться любой из них.
Ричард смерил меня странным взглядом.
— Почему ты говоришь, что это Стивен?
Я пересказал ему предсмертные слова Стивена.
Он помолчал.
— Это не Стивен донес на Большого Тома, — сказал он наконец.
— Откуда ты знаешь?
Прежде чем он открыл рот, я прочел ответ у него на лице, и внутри у меня похолодело.
— Не хочу, чтобы ты думал на Стивена. — Ричард смотрел в сторону.
— Тогда… Но почему? — Ричард молчал. — Тебя заставили? — Он помотал головой. — Ты это сделал, чтобы кого-то защитить? Стивена? Или Дейви?
Ричард снова помотал головой.
— Мне обещали, что позволят написать домой, — сказал он. — Но ничего хорошего из этого не вышло. Даже если письмо отослали. — Передернув плечами, я отвернулся. За письмо! Он продолжал: — Так что можешь попросить Пола. Мне Квигги больше не доверяют. Стивен догадывался, — добавил он. Я встал и пошел прочь, он, возвысив голос, произнес мне в спину: — Стивен меня не осуждал.
Я перенес свою постель в другой конец амбара и улегся рядом с Полом. Подождал, пока другие заснут, и тогда потихоньку разбудил его и шепотом рассказал, чего от него хочу. Он кивнул и не без зависти улыбнулся.
Мне предстояло провернуть еще одно дело, для этого понадобилось несколько дней терпеливо выжидать. Все это время я избегал Ричарда и боялся встретиться с ним глазами, так как мне было стыдно. Предать товарища по несчастью значило для меня пойти против всех жизненных правил. Нет, такое нельзя прощать. Никогда. Ричард, наверное, понимал мои чувства и держался от меня подальше.
Погода, сухая и не слишком холодная, благоприятствовала моим намерениям. Наконец, в середине октября, мне представилась долгожданная возможность. Роджер повел свою бригаду на северное поле, и возвращались мы вечером через Пятнадцать Акров. Я шел среди отстающих, во дворе запнулся, словно бы внезапно потерял сознание, и свалился в высокую траву у калитки. Пока поднимался, я заработал удар плетки от Роджера, но цель была достигнута.
— Голова кружится, — пробормотал я.
Он толкнул меня в амбар, и я, словно меня не держали ноги, ввалился в дверь. За обедом я сунул себе в рот пару кусочков могильных колпачков, которые ухитрился собрать. Какое нужно количество, я не знал, приходилось полагаться на удачу.
Результат наступил быстро. Через несколько минут меня прошиб холодный пот, в желудке начались колики, собственная голова казалась мне обширной пещерой, в которой блуждало гулкое эхо. Внезапно я потерял сознание. Очнулся я очень скоро, рядом был Роджер, он тряс меня за плечи. Губы его шевелились, но я ничего не разбирал из-за гула в ушах, похожего на шум воды. Язык во рту, как тяжелый камень, едва ворочался, говорить было невозможно. Роджер призвал на помощь Квигга как обладателя высших медицинских познаний, тот выхватил меня из рук своего сынка и дважды ударил по лицу. Когда он убедился, что терапевтического действия это не оказало, лицо его налилось яростью. Словно сквозь красный туман я увидел Пола. Шум воды немного стих, и я услышал странно искаженный голос:
— Пожалуйста, сэр, это, наверное, ирландская горячка. От нее умерла одна девушка у нас дома, начиналось так же.
Квигг тотчас меня выпустил, и я упал на землю.
— Отведите его в лазарет, — выдохнул он. — Чтоб ему.
Меня подхватили и понесли, потом стало темно, и больше я почти ничего не помню. Всплывают в памяти только следы жутких страхов и жестоких страданий, а иногда и странная радость. Как долго я лежал в бреду, сказать трудно; возможно, ту ночь, следующий день и еще одну ночь. Но день, а то и два могли выпасть из расчета.
Верно лишь то, что однажды утром я проснулся на рассвете и почувствовал себя совершенно здоровым, только очень слабым и голодным. Я лежал на соломенной подстилке, рядом различались в слабом свете большой кувшин с водой и пять или шесть картофелин. На мне была накидка, сверху лежало рваное и грязное одеяло, но, даже укутавшись плотнее и зарывшись в солому, я не мог согреться. Приблизительно через час я услышал, как сажают на цепь собак, а затем кто-то приблизился к сараю и я начал метаться и стонать. Сквозь полузакрытые веки я различил посетителя, который, глянув поверх дверцы, бросил внутрь две картофелины, счел свой долг перед больным исполненным и удалился. Я выпил много воды, но к картофелю, несмотря на голод, едва прикоснулся, чтобы его исчезновение не было замечено. Когда воцарилась тишина, я начал шарить по слепой, то есть обращенной в сторону от фермы и амбара, стене в поисках плохо закрепленной доски. Найдя подходящую, я принялся за работу, но без инструментов она шла медленно, тем более что приходилось часто останавливаться и прислушиваться, не идет ли кто. Об этом я тоже не забывал.
