— Простите, ювен, вы случайно не из группы альпийских альборадейров?
Выяснять, кто такие альборадейры, Кир-Кору не захотелось.
— Нет, — ответил он, — скорее — из группы автохтонных подводников.
— Извините.
Взмахнув кисточкой, юноша ловко обогнул негритянку в красных шальварах с одной стороны, а его бесшапочный собеседник — с другой, и оба, как бильярдные шары после соударения, продолжили путь каждый в своем направлении. Ориентиром для Кир-Кора служило большое — во всю ширину нордовой стены — панно: ландшафтный вид на Авачинский и Корякский вулканы с заснеженными и слегка курящимися вершинами. И когда он вместо вулканов вдруг увидел перед собой фигуры двух Гулливеров ростом на полголовы выше его самого, инстинктивно сделал движение вправо для обходного маневра. Но был остановлен.
Ближайший из Гулливеров — длинноволосый, с пасмурно-темным длинным лицом и длинными, как у гориллы, руками — хлопнул его по плечу и ошарашил странным вопросом:
— Торопишься, зелень?
Чтоб уточнить ситуацию, Кир-Кор бесстрастно осведомился:
— Чего изволите, сударь?
Пасмурнолицый переглянулся с товарищем:
— Зигфрид, нас, кажется, не узнают.
— Впервые вижу вас, парни, — подтвердил Кир-Кор, оглядев того и другого.
В отличие от пасмурнолицего Зигфрид был трогательно румян, сероглаз, и его упитанная, поросшая редким рыжеватыми волосами физиономия вид имела достаточно добродушный. Румянолицый Зигфрид спросил с сомнением:
— Ты не ошибся, Бургаз?..
— Нет. — Бургаз мотнул головой, как лошадь. — Он — раттенфангер из свиты вице-президента.
— Ничего подобного, — сказал Кир-Кор. — Я тивун огнишный из стрелецкого департамента генерал-губернатора.
— Вас заген зи? — машинально произнес румянолицый на немецком. — Не понимаю, что вы говорите.
— Я всего лишь скромный фельдцехмейстер из ландвера своего маркграфа, — ввел поправку Кир-Кор.
— Яволь. — Зигфрид кивнул. — Это я понял.
— Однако, — продолжил Кир-Кор, — я обязан отметить: мы с генерал-губернатором в оппозиции друг к другу по отношению к вице-президенту.
— В оппозиции?.. — Бургаз, похоже, опешил. — В какой оппозиции?
— В имманентной, глоссолалической, конфабулярной, — стал перечислять Кир-Кор. Взглянув на померкшего Зигфрида, подвел черту: — Унд зо вайтер.[30] Но это уже не имеет никакого значения, господа.
— Варум? — машинально спросил Зигфрид. — Почему?
— Дарум, — ответил Кир-Кор. — Потому что всех ожидает одна и та же ночь.
— Кто тебе это сказал? — угрюмо осведомился Бургаз.
— Гораций, господа, это сказал Гораций. На латыни, естественно: «Омнес уна манэт нокс». Точность перевода гарантирую. Всех ожидает одна и та же ночь. Ауфвидерзеен.
Зигфрид неожиданно просветлел, улыбнулся:
— Лебен зи воль.[31] Спасибо за интервью.
Путь к офис-терминалам был свободен. Удаляясь от нечаянных собеседников по неправильной синусоиде в толпе, Кир-Кор различил в гуле голосов несколько фраз, которыми обменялись его новые знакомые. «Ты прав, майн фройнд,[32] он — раттенфангер вице-президента». — «Зигфрид, а что это он плел про „одну и ту же ночь?..“» — «Очень просто. Фразой из Горация вице-президент предостерегает своих противников от политических ошибок. Пожелаем ему успеха. С такими раттенфангерами у него есть шанс на успех!..»
Невинная шутка нежданно-негаданно завязалась политическим узелком. Раттенфангер…
Кир-Кор вспомнил вдруг, что «изящное» это словечко (в переводе с немецкого — «крысолов») в сленге политиканов служит для обозначения хватких, изворотливо-ловких функционеров, умеющих обеспечивать высокий рейтинг партийной идеологии при любых, а главным образом при неблагоприятных для партии обстоятельствах. «Не было еще мне печали влипнуть здесь в какую-нибудь политическую интригу…» — подумалось ему.
«Особенно после того, как ты уже влип в политический катаклизм», — заметил внутренний голос.
Кир-Кор отстучал на клавиатуре офис-терминала свои инициалы, фамилию; в регистре «СРОК» отстучал: «О суток, 12 часов». На стандартный вопрос терминала «КЛАСС ТРЕБОВАНИЙ ГОСТЯ?» ответил кратко: «Апартамент любой» и, выхватив из принтерного бокса пластиковую карточку — гостиничный вадемекум, направился к лифтам первого башенного корпуса. Требовать апартамент с видом на бухту не имело смысла. Уж если экзарх озаботился включить Кирилла Корнеева в состав участников всемирного конгресса Гулливеров, то о каких еще требованиях может идти речь?
Судя по фиолетовым и черным цифрам на пластиковом вадемекуме, свое временное жилье надо искать на самом верхнем этаже.
В небольшом, слегка притемненном и необычайно уютном фойе двадцатого этажа пахло ночными фиалками, звучала гитара. Кир-Кор вышел из лифта и замер. Должно быть, все гулливеровское население этого этажа собралось на импровизированный концерт. Белобрысый парень в черном хаори ласково пощипывал «семиструнную» и пел приятным голосом баритонального регистра:
…И какие вы рельсына Млечном Пути ни положите,в них опять зазвонитнеизбывный и вечный мотив:два коня на лугу,две усталых расседланных лошадиодиноко стоят,золотистые шеи скрестив.Два коня, две красы,обреченно друг к другу прижатыетой же силой земной,что гуляет по венам моим,и рождает детей,и возносит колосья усатые,и уводит людейот Земли в галактический дым…[33]
Песня кончилась. Аплодисментов не было. Есть у людей такие песни, высшим признанием для которых может быть только длительное задумчивое молчание благодарных слушателей…
У лифтового пятачка, где в этот момент обретался один из самых благодарных слушателей, длительного молчания не получилось. Кир-Кора вывел из задумчивости нацеленный ему в левое ухо звук протяженного вздоха. Затем нежный женский (или девичий?) голос тихо (на геялогосе) произнес:
— О, какая чарующая мелодия!.. Вы не находите?
Кир-Кор обернулся (чтобы не попасть впросак, если вопрос адресован кому-то другому) и встретил взгляд очень рослой светловолосой молодой особы довольно приятной наружности. «Всего на пять сантиметров ниже меня», — уверенно определил он. Ответил:
— Мелодия — да… Но слова этой песни, эвгина, очаровывают глубиной сокровенного больше, чем даже мелодия.
— Правда?! — взволнованно прошептала светловолосая незнакомка. Ее неестественно длинные ресницы затрепетали. — Значит, я была очарована не только мелодией, но и глубиной текста! Как интересно!.. Вы говорите так необычно… Можете называть меня просто Ширли… Я Ширли Холмс.
«Очень приятно, — мелькнуло в голове Кир-Кора, — я доктор Ватсон».
— Очень приятно, — проговорил он. Представился: — Я Кирилл.
Волосы Ширли Холмс были гладко зачесаны назад, схвачены на затылке зажимом в виде золотой змеи; длинные пряди волос, искусно завитые бесчисленным множеством тонких «сосулек» и небрежно переброшенные через плечо, изящно прикрывали правую выпуклость смело декольтированной груди. Касание этой выпуклости и ее стремительно твердеющего соска Кир-Кор слишком явственно ощущал на своем предплечье чуть выше локтя. Неизвестно, как обстояли у Ширли дела с глубиной восприятия песенных текстов, но алибидемией она не страдала.
— Ширли-Кирли, — нежно прошептала эвгина, обнаруживая склонность к рифмо-каламбурическому словотворчеству; натиск соблазнительного полушария усилился. — Говорят, в этом городе, Кирли, где-то в районе порта… мысом выдается в море Сопка Любви! — заговорила она возбужденно. — Говорят, там в полнолуние просто очаровательно!
Белобрысый певец, отдыхая, тренькал струнами, брал дрожащие «гавайские» аккорды.
— Да, я об этой Сопке наслышан, — ответил Кир-Кор.
— Наша группа отправляется туда через полчаса, — жарко шептала Ширли Холмс. — Посещение Сопки Любви входит в программу сегодняшних развлечений. Кирли, вы должны лететь туда только с нами! Я уверена, вам хочется побывать на самой вершине Сопки Любви!..
— Хочется. Но прежде мне следует осмотреть свое альпинистское снаряжение. Извините.
Кир-Кор отыскал апартаменты под указанным в гостиничной карточке номером и с ее же помощью открыл дверь. В прихожей он сразу почувствовал сладкий запах роз… Этот запах непонятно почему до боли остро напомнил последний поцелуй Марсаны перед стартом «финиста» с Пляжа Любви на Театральном…
Его временное жилье по количеству комнат и комфортности обстановки несколько уступало весьма удобным апартаментам в «Каравелле», но, как он и хотел, были с видом на море. Точнее — с видом на Авачинскую бухту и Белобережье. Он возбудил мнемодим, подчиняя себе бытавтоматику местного сервиса, и перво-наперво заставил раздвинуться прозрачную стенку погодного экрана лоджии. Разбойно ввалившийся в гостиную океанский ветер грубо рванул рубаху на груди, смахнул с журнального столика весь аккуратно разложенный там глянцево-разноцветный полиграфический мусор, выдул из керамлитовой вазы и разметал по полу букет алых роз.
