И что же оказалось! Всякую ночь ровно в полночь приходила моя жена к конюху и приказывала оседлать лошадей для себя и для матери, — моей тещи. И с конюхом всякую ночь выезжали они в лес. А в лесу разбойники жили — двенадцать разбойников, шайка, — и как раз к этим разбойникам они и приезжали. Там им встреча, там уж их ожидают — и шла гульба до третьих петухов, а потом домой. И всякий раз конюху попадало: либо кулаком, либо плетью по морде.
Я ему и говорю:
«Вот что, давай-ка мне свою одежу, и лягу я нынче в твоей каморке».
Еще с вечера обрядился я конюхом, жду полночи. И в полночь, как говорил конюх, так и вышло, пришла жена, велела лошадей оседлать. Ну, у меня загодя все было приготовлено, и сейчас же поехали, и прямо в лес к тем разбойникам. И шла гульба до третьих петухов. Пришло время домой ехать. С полпути я схватился.
«Как быть, — говорю, — я там уздечку забыл!»
«А, — говорят, — забыл!» — да по морде: то одна, то другая.
А делать нечего, вернуться мне надо. Я и вернулся. Вхожу в разбойничий дом, а там пьяным-пьяно. А была у меня хорасанская шашка — чуть ударишь, пополам перережет. Тут я их всех двенадцать — всем головы прочь, да в сумку, и с сумкой домой. Не нагнал уж, один приехал. Поблагодарил конюха.
«Отнеси, — говорю, — сумку, положи ко мне под кровать!» — а сам снял конюхову одежу и пошел к себе.
Наутро вызываю жену. Пришла жена.
«Что тебе надо? Что ты меня беспокоишь?»
«Ох, — говорю, — какой я сон видел! А снилось мне, будто ехал я с тобой да с тещей в лес, заехали к разбойникам, а возвращаясь, забыл я у них уздечку, сказал тебе, и ты меня крепко ударила, вот какой сон дурной! — а сам руку под кровать, вытащил сумку, развязал, вывалил головы, — а не знаешь ли этих?»
«Не знаю».
«Двенадцать, — говорю, — а это вот тринадцатая!» — да шашкой ее по шее.
К теще я сам пошел и сумку понес — тринадцать голов. Разбудил тещу. Рассказал ей сон. Вывалил головы. Тоже не узнает.
«И эту не узнаешь?» — показываю на тринадцатую.
Не узнает.
Тут прибавил я к тринадцати и четырнадцатую!
Сидел Тархан, опустив голову, слушал царя Нарбека, а мысли там были, у лесного ручья в лесном доме.
— Ну, — сказал Нарбек, — поезжай-ка скорее домой, желаем тебе всего хорошего! — и проводил гостя до самых ворот.
Стрелой летел конь. Не за счастьем спешил Тархан. Теперь понял он, только не верил, верить не хотелось. За бедой спешил Тархан.
И когда достиг он ручья, как он просил, чтобы все было не так, чтобы его обманул Нарбек — и сердце билось, как его просьба.
Никто его не встретил, никто его не ждал.
И вошел он в дом и увидел жену: была жена с молодцом, так себе, млявый такой.
Схватил Тархан шашку: кого наперед?
— Стой! Это сам царь Нарбек! — закричала жена.
И вспомнил Тархан о коне, о своем верном коне: надо коня поводить! — бросил шашку и вышел.
А тот, Нарбек, в чем был, лататы.
Так и остался Тархан с женою жить-поживать у лесного ручья на безлюдье. День на охоте, а вечером вернется домой, гость уж сидит, какой Нарбек.
Хорошо житье на безлюдье, там лесной ручей течет и часовня стоит и кругом один лес неизменный.
Под павлином*
Грузинская
Жили-были два брата. И была у них сестра красавица. Жила она у братьев. И так ее они любили, и такая ей была вера: найдет ли кто из них на дороге чего и сейчас же к ней — она разделит.
Пришло время, поженились братья. А делиться не захотели, одной семьей жили, и с ними сестра.
Любили братья своих жен, верили им, а сестру любили пуще и вера ей была крепче: с ней они выросли, первую думу думали — она от них никогда не отступит, и они ее не покинут. И как было до женитьбы, так и осталось: найдет ли кто из них на дороге чего и сейчас же к ней — она разделит.
И стало женам братьев обидно, закипело сердце: отомстят они свою обиду — изведут сестру.
А какая была она красавица, — ты все горы пройди, немало встретишь, а такой не найдешь!
И решили так: кинуть жребий и кому из них выпадет, у того ребенка зарежут, а кровяной нож золовке в карман сунут.
И как решили, так и сделали: зарезали дитё, а кровяной нож золовке в карман сунули.
Утром просыпаются чуть заря.
— Вайме! Вайме! Кто убил?
Повскакали братья.
— Кто убил?
И давай искать.
Перерыли братья весь дом, ничего не нашли, а нашли у сестры — нашли у сестры кровяной нож.
Посмотрела сестра на братьев — верная на любимых.
— Что ж, — сказала, — такая судьба моя!
Раздели ее братья донага, отрубили руки, привязали ей на спину мертвого ребенка, вывели за ворота, там и пустили.
* * *
А какая была она красавица, — ты все горы пройди, немало встретишь, а такой не найдешь!
Идет она, — мертвый ребенок за плечами, как камень, и рук у ней нет, — идет она — свою судьбу приняла, да с сердцем не сладишь! — и плачет, и так она плачет — из слез ручей течет.
Куда ей дорога и кто ее примет, верную, с неверной судьбой?
Идет она — и так она плачет — из слез ручей течет.
Целый день она шла и к вечеру пришла к царскому саду. Головой раздвинула ежевику и в кустах заснула. Чуть стало светать, проснулась, — мучила жажда. Тихонько пробралась она на арбузную грядку, облюбовала арбуз поспелее, легла, и прямо зубами. А насытилась, и опять в ежевику.
Утром явились в царский сад садовники, смотрят царская грядка попорчена, оглядели, в толк не возьмут.
— Что за черт! След человечий, а укус зверя.
И приходят к царю с отчетом.
— Ну, что, ребята, — спрашивает царь, — как мой сад?
Все ли в порядке?
— Ничего, — говорят, — все благополучно, только грядку с арбузами кто-то попортил, кто не знаем: укус зверя, а след человечий.
— Подстеречь и схватить! — сказал царь.
Еще с вечера, помня царский наказ, залегли садовники в арбузную грядку и навострились: подстеречь и схватить! Прошел вечер — нет никого, и ночь — нет никого, а чуть стало светать, вышла несчастная из ежевики, тут ее и схватили. Ребенка мертвого со спины отвязали и в саду зарыли у арбузной грядки, а ее наутро к царю.
— Поймали!
— Поймали!
Смотрит царь, что за чудеса? — и вовсе не зверь, а уж такая красавица, ты все горы пройди, а такой не найдешь! — и только что рук нет, руки обрублены.
Пришел царевич, да как увидел, и уж не может глаз отвести.
— Батюшка, — говорит, — я на ней женюсь!
— Что ты, — унимает царь, — на безрукой?
— Ничего, — и так пристал, так пристал, — ничего да ничего!
— Ну, Божья воля, бери! — согласился царь, благословил их.
И женился царевич на несчастной, и так полюбил ее, и так ей поверил: дело без нее не сделает, думу без нее не подумает, вот как!
Ждал уж царевич себе наследника и все беспокоился, и такое случилось — война. Простился царевич с женою и поехал — на войне без него невозможно, там ему первое место — грузинский царевич!
А уезжая, наказал царевич народу:
— Что бы ни было, что бы ни родилось, берегите, вернусь— рассужу!
С тем и поехал.
* * *
Шла война, гремела громкая. Везде, во всех делах был первым царевич. Не жалел своей жизни ради родной земли и народа. А пока шла война, родился у царевича сын. И невиданно дело — волоса золотые: волос к волосу вся голова золотая, и что другой в год растет, он в час.
На царских крестинах собрался народ, и написали письмо к царевичу на войну о его диковинном сыне и дали письмо старику.
— Иди, дедушка, с миром, передай письмо царевичу и, что знаешь, все расскажи.
А этот самый старик, Бог его знает, шел, шел и как раз возьми да и заночуй у ее братьев. Ну, а жены их, как услыхали, зачем и куда бредет прохожий, давай его угощать.
И не помнит старик, как спьяну заснул, и не помнит, где спал: ли на воле, ли в избе? Утром поднялся, очухался и дальше в путь, и сам того не знает, что письмо-то несет подменное: братнины жены не дуры, у него у сонного письмо вынули, да свое написали.
Пришел старик на войну, разыскал царевича, поздравляет.
— Родился у тебя сын: золотые волосы, и что другой в год растет, он в час! — и подает письмо.
Смотрит царевич, а в письме пишут:
родился щенок чего с ём делать
Переспросил старика. Клянется и божится старик: правду сказал.
— Так скажи, чтобы ждали, приеду, рассужу! — и письмо написал передать народу.
А этот самый старик, Бог его знает, шел, шел и опять и с этим письмом угодил к ее братьям. А там ему, как белому свету, так рады, и так наугощался старик, наутро едва поднялся, — уж и сам не рад.
Приходит старик домой. Собрался народ.
— Ждать нам царевича, — сказал старик, — сам приедет, сам рассудит! — и подает письмо.
