не заметила. На следующее утро она обошла весь поезд и убедилась, что в поезде 8.06 он больше не ездит.
А вдруг он и вправду уехал домой, в свой город?
Ужас охватил ее. Она готова никогда с ним не встречаться, она все поборет в себе, только бы знать, что он здесь!
Пришло воскресенье, она осталась в поселке, таскала воду, стирала, ходила с дочкой на ручей купаться. День был знойный, тихий, листва ольхи у ручья была неподвижна, и сквозь листву синело высокое спокойное небо. Спокойные, счастливые голоса доносились сверху, с тропинки, бегущей к лесу, и дети мирно и спокойно плескались в воде, не доходившей им и до коленок. Но в душе у Веры Петровны покоя не было. Какая это жестокая несправедливость, что его сейчас нет рядом с ней и что она ничего о нем не знает! Вот если бы он вдруг окликнул ее с того зеленого бугра… Тридцать раз за день принимала она решение: встать, побежать на станцию, доехать до его поселка, найти дом, где он живет, и узнать, не уехал ли он. И тридцать раз усилием воли, с отчаяньем, отменяла это решение и оставалась.
На следующее утро она ехала в третьем вагоне, в котором столько раз ездила с ним вместе, и думала, что эти совместные поездки — и было все счастье, уделенное ей судьбою. Если нельзя сохранить это счастье, так можно сохранить хоть память о нем. Память о неполном, коротком, миновавшем счастье будет жить в ней всегда… Тайна, с которой она никогда не расстанется…
Ей захотелось снова пройтись по той нижней дорожке парка, по которой они столько ходили вместе. В обеденный перерыв она сказала, что ей не хочется есть и что в столовке слишком душно. Действительно, за все лето не было еще такого жаркого дня. Каблучки ее вдавливались в мягкий асфальт. В парке гравий дорожек дышал зноем, листва давно отцветших кустов сирени пожухла от жары. Сладкий запах цветущих лип стоял в неподвижном воздухе. Вера Петровна издали заметила скамейку, на которой он любил сидеть со своими учебниками, но сейчас скамейка была пуста.
Вера Петровна медленно шла из аллеи в аллею. Каждый поворот, каждый лужок и бугор был полон для нее его словами, его смехом. До чего здесь прекрасно было весной и до чего сейчас непоправимо пусто, сожжено, тоскливо! Она опустилась на нижнюю дорожку и сквозь кусты увидела реку. Поверхность воды, словно придавленная зноем, блестела тускло; да и синева раскаленного неба, хотя и безоблачная, казалась мутноватой, словно запыленной. Здесь, на извилистой нижней дорожке, Вере Петровне был знаком каждый куст, каждый сук. Дорожка побежала сперва слегка вверх, потом слегка вниз, и там, внизу, Вера Петровна увидела ту впадину, которую он называл «своей лужей».
Вера Петровна подошла к ней, раздвинула сильно разросшиеся за лето кусты. Лужи не было. Лужа высохла. Только трава во впадине была зеленей, чем всюду, и на самом дне сохранилось немного черной грязи. И вспомнила Вера Петровна, как была здесь лягушечья икра, и как он стоял тут, длинноногий, и объяснял ей, что каждая икринка устроена, как линза. Из икры вышли головастики, но потом наступили жаркие дни, лужа высохла, и все они погибли — головастики, тритоны, прыгуны, жуки-плавуны. Он когда-то рассказывал ей, как в детстве носил воду из колодца в канаву, чтобы головастики не погибли. И ей так жаль стало погибших головастиков, которым никто не принес воды, что у нее дернулось горло и она почувствовала, что вот-вот заплачет. Жаль головастиков, жаль минувшей весны — самой лучшей весны в ее жизни, жаль радости, от которой она сама отказалась, мучительно жаль себя.
Две девушки встревоженно пробежали по дорожке, поглядывая вверх, на небо. Стало темнее. По небу быстро неслись какие-то светлые хлопья, и солнце сквозь эти хлопья казалось совсем тусклым. Но Вера Петровна ничего не заметила. Стоя над высохшей лужей, она чувствовала, что если сейчас его не увидит, она больше не сможет ни ходить, ни дышать, ни существовать.
И сразу его увидела.
— Вы!..
Он стоял на дорожке, смотрел на Веру Петровну.
От радости и волнения она совсем растерялась. «Как он похудел за эти дни! — думала она с острой жалостью. — Прежде скулы у него так не торчали. Похудел, почернел. Как он прожил это время? Ему, верно, совсем нечего есть…»
— Надо бежать, — сказал он. — Бежим!
Она не поняла. Почему бежать?
Он показал на небо. Она посмотрела вверх, увидела мутное солнце и опять не поняла.
— Сейчас будет гроза! — сказал он. И удивился: — Вы разве не слышите, как гремит?
Действительно, вокруг давно уже гремело, но она была так занята своим, что не слышала даже грома.
— Бежим! — крикнул он снова сквозь грохот.
И они побежали — через кусты, вверх по склону, он впереди, она за ним. Едва они немного поднялись, Вера Петровна увидела черный край тучи; туча шла со стороны города, а не со стороны реки, и потому внизу, с нижней дорожки, была не видна. Очень черная туча, страшная на вид, но Вера Петровна едва посмотрела на нее. Гроза — какие пустяки… Какое значение имеет гроза в сравнении с тем, что они встретились… Стоит ли так бежать из-за грозы?
Но он бежал, ломая кусты, и Вера Петровна послушно бежала за ним. Иногда он оборачивался и что-то кричал ей, но она не слышала ни слова — так все вокруг гремело и перекатывалось. Молнии вспыхивали целыми гроздьями над темными зубцами деревьев.
Когда они выскочили на главную аллею, Вере Петровне на лоб упала первая теплая капля. Вокруг грозно темнело, листва тополей и лип буйно вскипела под налетевшим ветром. Главная аллея, прямая, была пустынна из конца в конец. Он побежал по аллее. Куда они бегут? Вот так же они бежали от дождя в тот день, когда он поцеловал ее… Вдруг он, обернувшись и взглянув на нее, свернул на тропинку между кустами. Только тут она догадалась, что они бегут к тому же сараю, в котором укрывались от дождя в тот раз. Опять дождь, опять сарай, как в тот раз…
Когда она влетела в дверь, он уже стоял там, в полутьме, и только глаза его блестели. Они прильнули друг к другу с жадностью, с нетерпением. Он торопливо целовал ее мокрое лицо и что-то говорил, но кругом так гремело и шумело, что она не слышала ни слова. Тесно прижавшись, они медленно отступали в глубь сарая, и внезапно,
