Франка взяла Беатрис за руку и силой усадила на стул.
— Никому не будет никакой пользы, если вы сейчас упадете. Вы немного посидите, а я принесу чего-нибудь поесть. Один час ничего не решит. Потом мы пойдем искать Алана, а пока нам надо немного подкрепиться. Нам потребуется немало времени, чтобы обшарить все бары и кафе Сент-Питер-Порта.
Оставив Беатрис за столиком, она вошла в зал и встала в хвост длинной очереди. Франка невольно вспомнила, как впервые пришла сюда в сентябре прошлого года. Тогда она впала в панику и в страхе убежала, разбив при этом посуду. Теперь же она стояла в очереди совершенно спокойно, не испытывая никакой паники. Неужели она стала другой женщиной? Она покосилась на свое отражение в зеркальной стене и убедилась в том, что она с тех пор сильно изменилась — по крайней мере, внешне. Она не была такой бледной и выглядела намного эффектнее — голова высоко поднята, плечи расправлены. Исчезла прежняя нервозность в глазах, взгляд был прямым и ясным. Мало того, теперь на нее стали оборачиваться мужчины.
«Неплохо, — подумала она, — неплохо для женщины, которой Михаэль сказал, что самостоятельно она не сможет выжить».
Она взяла два одинаковых тайских блюда — что-то совершенно неопределимое — смесь лапши и овощей, и два бокала вина. Беатрис сейчас не повредит глоток алкоголя.
Беатрис, конечно, тотчас начала клясться, что не может съесть ни кусочка, но Франка пригрозила ей, что если Беатрис откажется есть, то она, Франка, не поедет искать Алана, после чего Беатрис принялась уныло ковыряться вилкой в тарелке.
— Мой мир трещит по всем швам, — сказала она, и в голосе ее прозвучала беспомощность, какой Франка не ожидала от этой сильной женщины. — Я никак не могу снова обрести равновесие.
— На вас так подействовала смерть Хелин? — осторожно спросила Франка. — Или это проблемы с Аланом?
— Хелин, Алан… в общем, все вместе. Когда равновесие нарушается, все вещи сразу становятся тяжелее. Все стало шатким и неустойчивым, — глаза Беатрис затуманились. — Собственно, я и раньше всегда спрашивала себя, что я сделала не так. Если единственное дитя никак не может устроить свою жизнь, то мать неизбежно начинает задавать себе такие вопросы. Конечно, Алан рос без отца. Он вырос в доме с двумя женщинами, из которых одна — невротичная и капризная — его обожествляла, а другая — его мать — стараясь уравновесить отношения, проявляла, где это было возможно, строгость, — Беатрис наконец поднесла вилку ко рту, но тотчас снова опустила ее в тарелку. — Мне кажется, что мы обе — и Хелин, и я — требовали от него слишком многого. Мы хотели, чтобы он был идеальным сыном, идеальным учеником, идеальным мужчиной и идеальным адвокатом. Мы ожидали, что он воплотит наши ожидания и представления — которые часто противоречили друг другу, ибо мы вкладывали в них разные, противоречивые чувства. Алкоголизм Алана начался после того, как он неудачно сдал пару экзаменов. Это мы виноваты в том, что ему не хватило стойкости. Алан свято верил, что не имеет права на неудачи. И в какой-то момент не выдержал этого прессинга. Ему нужна была отдушина, и в один прекрасный день он ее нашел. С тех пор эта драма никак не может закончиться.
— Не судите себя так строго, Беатрис, — сказала Франка и коснулась руки пожилой женщины. — Вы сделали для Алана все, что могли. Есть ли вообще на свете идеальные матери? Если вы требуете от себя именно этого, то вы требуете невозможного.
— Наверное, мне нужно было не допускать его к Хелин. Наша так называемая семья была порождением только ее прихоти. Прихоти сентиментальной, пребывавшей в вечном пессимизме и ожидании конца мира женщины, которую ждет скорая и неминуемая смерть, если я перестану о ней заботиться, — Беатрис желчно рассмеялась. — Она была вечно чем-то недовольна. Недовольна погодой, королевским домом, ирландским конфликтом, едой, своими воображаемыми болезнями. Жаловалась, что ее пенсия так мала, что она будет вечно зависеть от меня. «Я бы жила в крысиной норе, если бы у меня не было тебя», — Беатрис с отвращением поморщилась. — Эта плаксивая и всем недовольная женщина была весьма хладнокровной дамой, не упускавшей своей выгоды. Теперь я просто снимаю перед ней шляпу. Всю жизнь, как выяснилось, она была куда умнее меня.
Франка внимательно смотрела на Беатрис.
— Вы сегодня говорите не так, как говорили прежде. У меня никогда не было впечатления, что между вами была дружба, но… Ваш тон стал жестче, циничнее. Обычно таким тоном не говорят о близких людях, которых постигла страшная участь. В этих случаях обычно прощают все прошлые ошибки и прегрешения, говорят о человеке мягче и дружелюбнее. Что произошло?
Беатрис положила вилку на стол и отодвинула тарелку. Было еще светло, и Франка отчетливо видела, как плохо выглядит эта пожилая женщина, на лице которой теперь явственно отпечатался ее возраст.
— Я не могу есть, Франка, и не принуждайте меня, пожалуйста. Мой желудок не принимает сегодня пищу.
— Так что произошло?
Беатрис покачала головой.
— Я не могу об этом говорить. Все это… так близко, так свежо. Мне надо все переварить, а для этого требуется время.
Франка не стала настаивать.
— Майя сегодня сказала одну странную вещь, — небрежным тоном произнесла Франка. — Мы встретились на могиле Хелин, и как-то сразу обе заметили, что и она, и Эрих умерли в один день — первого мая. Какое странное совпадение, правда?
— В мире не бывает случайных совпадений, — сказала Беатрис. Взгляд ее неожиданно прояснился. — Так какую странную вещь сказала Майя?
— Мы говорили о том дне, когда умер Эрих, и я сказала, что его, вероятно, можно было бы спасти, если бы удалось найти врача. Но из-за царившего на острове хаоса сделать это было невозможно. Майя очень удивилась, услышав это. Прабабушка рассказала ей, что в тот день доктор Уайетт был у вас в связи с несчастьем, происшедшим с французским рабочим, которому срочно потребовалась медицинская помощь. Я поняла это так, что в это время Эрих уже был ранен и боролся со смертью. Значит, доктор Уайетт мог его видеть, не так ли? — Франка пожала плечами и посмотрела на Беатрис. — Но, может быть, я что-то неправильно поняла?
На улице между тем стемнело, между деревьями во дворе ресторана легли густые тени. В сумеречном свете лицо Беатрис стало серым. Но наверное, подумалось Франке, дело не в свете, а в страдании, и лицо ее посерело от сильной душевной боли.
— То первое мая, — тихо сказала Беатрис, — то первое мая сорок пятого года… Боже, что это был за день! Это был роковой день. Все решилось тогда, всего за несколько часов, тогда решилась вся наша дальнейшая судьба, хотя сами мы этого еще не понимали.
Франка подалась вперед и снова коснулась руки Беатрис, ощутив сухую морщинистую кожу пожилой женщины. Франка почувствовала, что Беатрис дрожит от внутреннего напряжения.
— Что произошло в тот день, Беатрис? — тихим голосом спросила она. — Что случилось первого мая пятьдесят пять лет назад?
ГЕРНСИ, МАЙ 1945 ГОДАС начала этого года Германия неудержимо покатилась к окончательной катастрофе, и голоса, предвещавшие скорую конечную победу, становились все тише и нерешительнее. «Дойче Гернси Цайтунг» печатала на первой странице заклинания о победе, но едва ли находились люди, которые бы искренне в это верили. «Мы никогда не сдадимся» — аршинными буквами на первых полосах было напечатано и 20 апреля, в день рождения фюрера. Английские газеты острова «Стар» и «Ивнинг Пресс» соперничали с немецким листком в восхвалении Адольфа Гитлера и его гения, писали, что под водительством фюрера немецкий народ придет к победе. В это время Берлин был уже окружен русскими, была освобождена Польша, потеряны Восточная Пруссия и Силезия. Русские продолжали наступать, из разрушенных бомбами немецких городов тянулись толпы из сотен тысяч беженцев. Никакое чудо уже не могло спасти гибнувший рейх. Капитулировала одна немецкая армия за другой. Исход войны был предрешен, и тот, кто публично заявлял, что немцы победят, либо сознательно лгал, либо был настолько оболванен нацистской идеологией, что просто закрывал глаза на фактическое положение вещей.
Эрих, который к тому времени стал подполковником, менял свое мнение по пять раз на день. Перепады настроения, которыми он страдал и раньше, стали сильнее и чаще, поэтому никто не мог сказать, в каком настроении он будет через пять минут. Эрих впервые признался, что пил какие-то таблетки, в том, что он зависит от таблеток. На отрезанном от внешнего мира острове, где катастрофически не хватало продовольствия и самых необходимых медикаментов, конечно же, не было и веселящих таблеток. Эрих страдал от абстиненции. Чем дальше, тем отчаяннее становилось его положение. Он оказался беззащитным перед лицом страхов, фобий и депрессии. Иногда он часами молча сидел в углу, уставившись пустым взглядом в пространство перед собой. Потом он резко пробуждался от спячки и снова становился агрессивным и деятельным. Он принимался обыскивать дом, переворачивал все шкафы и ящики, стремясь найти случайно завалявшиеся таблетки. В феврале он однажды обнаружил в старом чемодане, несколько лет провалявшемся на чердаке, упаковку с двумя таблетками. С тех пор Эрихом овладела навязчивая идея: он был уверен, что в доме должны быть запасы, которые он просто не может найти. Он по сто раз искал их в одних и тех же местах, и когда Хелин спросила, не думает ли он, что какой-то добрый дух положит туда лекарство, он в ответ дал волю своему гневу.
