— Ты напыщенный эгоистичный сучонок! — прохрипел представитель.
— А у вас, представитель, типичная этическая близорукость — вы видите только тех, кто рядом с вами. Вы спасете друга или возлюбленную и будете восхищаться собственным благородством, ничуть не заботясь о том, что тем же самым действием вы обрекли на страдание бесчисленное множество других.
— …Ты надутый маленький ублюдок… — прорычал Эррун одновременно с Прином.
— Вы полагаете, что и все должны чувствовать то же самое, и никак не хотите принять тот факт, что другие могут думать иначе.
— …я уж позабочусь, чтобы ей сказали, что это ты виноват в том, что они каждый вечер будут затрахивать ее до смерти в сто смычков…
— Вы варвар, представитель. Вы такого высокого мнения о себе — вы считаете, что все, кто для вас что-то значит, должны стоять выше других. — Прин перевел дыхание. — Да вы послушайте себя — вы угрожаете такой мерзостью только потому, что я не собираюсь подчиняться вашим требованиям. Как хорошо вы будете думать о себе, когда это закончится, представитель?
— Пошел ты в жопу, самодовольный вшивый интеллектуал. Твоя нравственная высота будет не настолько высока, чтобы ты каждую ночь до конца жизни не слышал ее криков.
— Вы сами себя загоняете в угол, представитель, — сказал Прин. — Чтобы пожилой и уважаемый избранный чиновник говорил таким образом! Я полагаю, на этом мы должны закончить наш разговор.
— Наш разговор на этом не закончится, — сказал старик голосом, полным ненависти и презрения.
Но разговор на этом закончился, и Прин проснулся весь в поту, — правда, не вскочил с криком с постели, а это уже было кое-что — с холодком ужаса в животе. Он помедлил, потом протянул хобот и позвонил в древний звоночек, вызывая помощь.
Они нашли что-то вроде тонкополосного церебрального индукционного генератора. Его прикрепили — чуть наискосок, словно делалось это в большой спешке — к изголовью кровати. От генератора в стену уходил экранированный кабель, оттуда — на крышу, к спутниковой антенне, замаскированной под черепицу. Именно это и позволило им проникнуть в его сны. Днем раньше ничего этого здесь не было.
Кемрахт, помощник представителя Филхин, заглянул ему в глаза, когда полноприводная самоходка переваливалась в темноте по дороге на пути к следующему тайному укрытию. В свете фар второй самоходки, ехавшей следом, тени на стене пассажирского салона безумно размахивали хоботами.
— Вы по-прежнему собираетесь давать показания, Прин?
Прин, который не был уверен, что Кемрахт не предатель (факультетские собрания научили ему не доверять никому), сказал:
— Я буду говорить то, что говорил всегда, Кем. — Он замолчал, закрывая вопрос.
Кемрахт некоторое время смотрел на него, потом хоботом похлопал по плечу.
Это было все равно что нырнуть в метель многоцветной снежной крупы, сумасшедшее вихревое бурление десятков тысяч едва различимых глазом световых точек, которые сквозь темноту с бешеной скоростью устремляются на тебя.
Ауппи Унстрил секретировала все, что можно было секретировать, и соскользнула в состояние полного отключения от всего, кроме сражения. Она стала полностью составной частью машины, воспринимала ее сенсорные, силовые и оружейные системы как идеальное продолжение ее самой, а искусственный интеллект маленького корабля — как более высокий и быстродействующий слой ткани на ее мозгу, туго намотанный, пронизанный ее невральным кружевом и пронизывающим его, соединенный со всей сетью настроенных на человеческий мозг нитей, содержащихся в специализированном пилотском интерфейсе костюма.
В такие моменты она чувствовала себя душой и сердцем корабля, маленьким органическим зернышком его существа, а все остальные части ее насыщенного наркотиками тела — слоями усиления боевой способности и разрушительной мощи, и каждый концентрический слой наращивал, экстраполировал, интенсифицировал.
Она вонзилась в шторм вихрящихся пылинок. Цветные искорки на черном фоне, каждая — камень размером с грузовик наделенной зачатками разума гоп-материи; смесь грубых на ракетной тяге баллистических копий, взрывчатых кластеров средней степени маневренности, химических микрочипов с лазерными зарядами и зеркальных абляционно-бронированных, но невооруженных бридерных машин, которые и были здесь самой желанной добычей, той сущностью среди убийственных обломков, которая могла породить новую инфекцию гоп-материи где-нибудь в другом месте.
В начале вспышки в течение всех предшествующих дней число бридеров в двадцати роящихся машинах составляло девятнадцать. Корабельные сенсоры мгновенно засекали и оценивали их — появлялись они в виде облака крохотных синих точек, пятнающих темные небеса вокруг газового гиганта Ражира, словно громадная планета рождала миллионы крохотных водяных лун, и в извергающихся облаках гоп-материи наличествовало лишь небольшое число других типов роильщиков.
Оглядываясь назад на те первые дни (когда синие точки составляли громадное, почти монохромное поле легко уничтожаемых целей), она вспоминала их как дни хорошей охоты. Но потом машины — инфекция — начали обучаться. Они уже перестали быть той изначальной смесью; сигналы, возвращавшиеся туда, откуда появлялись машины, то есть на зараженные производственные мощности, сообщали, что имеет место стопроцентное уничтожение. Поэтому производства стали менять свои приоритеты. В течение пяти или шести дней число синих точек устойчиво уменьшалось, и в последний день или два они уже потерялись в преобладающей массе зеленых, желтых, оранжевых и красных точек, и все они указывали на роильщиков, имеющих наступательные возможности.
Глядя на окружающее ее облако, Ауппи видела, что эта последняя вспышка состояла в основном из красных точек, а это означало, что она имеет дело с видом, оснащенным лазерным вооружением. «Красный туман», отвлеченно подумала она, врезаясь все глубже в их рой на своем хорошем кораблике «Прижмуривателе». Они были похожи на кровавый спрей. Хороший знак, отличная примета. Ну-ка, получай…
Она вместе с кораблем зафиксировала почти девяносто тысяч контактов, приоритизировала их по типу, назначив первоочередными целями синие. Это в некотором роде облегчало прицеливание; даже при том, что ее невральное кружево было встроено в систему и работало почти со скоростью искусственного интеллекта практически за пределами человеческих возможностей, цели, двигающиеся с такими высокими скоростями, засечь с одного взгляда было практически невозможно.
Но всего девяносто тысяч. Странно, подумала она. По их оценкам, должно было быть больше. Обычно делать оценки — к тому же надежные — не составляло труда. Почему они ошиблись? Ей бы радоваться, что прижмуривать придется на десять тысяч меньше, но она не радовалась — вместо этого ее грызло ощущение, будто что-то пошло наперекосяк. Может быть, дурное предчувствие перед боем.
Среди облака красных точек — пока наивно игнорирующих «Прижмуривателя», потому что он еще не проявил себя как противник — было и несколько синих, но располагались они внутри, подальше от поверхности рождающегося облака.
Корабль проложил маршрут в оптимальную точку — глубоко внутри облака, — откуда можно было бы открыть огонь.
«Обогнем те две синие и заминируем их ракетами с отсрочкой взрыва до того момента, пока не откроем огонь», — транслировала Ауппи кораблю, при этом она протянула сенсорную руку-призрак, чтобы скорректировать набросанный кораблем курс.
«О-кей», — транслировал в ответ корабль. Они заложили вираж, направляясь в обход, чтобы взять под прицел два синих намеченных ею контакта; они двигались зигзагами, избегая столкновения с роильщиками. И все же она находила в этом какую-то странность. Тактически, логически вроде все было правильно: проберись в центр и оттуда начинай мочить противника, но хотя имитация и говорила, что это наиболее эффективный подход, ей хотелось открыть огонь уже сейчас, да что там — ей хотелось начать стрельбу, как только первые роильщики оказались в пределах дальнобойности их оружия.
Но другой ее инстинкт хотел уничтожить саму фабрикарию: зачем бороться с симптомами, когда можно пресечь болезнь в источнике? Но они здесь находились для того, чтобы защищать Диск, фабрикарии, его составлявшие. Памятник древности, мать его? Нельзя трогать. Нецивилизованно.
Это было правильно, она соглашалась с таким подходом, конечно, соглашалась (она поступила в Ресторию не для того, чтобы уничтожать гоп-материю, а потому, что была очарована древней техникой, в особенности техникой, одержимой довольно-таки детским желанием превращать почти все вокруг в свои маленькие копии), но после девяти дней боев, когда ты практически непрерывно уничтожаешь предположительно единственно живую дрянь из всех светящихся синих точек, уловленных твоей сенсорикой, усиленной корабельной аппаратурой, ты начинаешь мыслить, как оружие. Для оружия все проблемы сводятся к выбору цели. Фабрикарии были источником всех этих неурядиц, следовательно… но нет. Если не говорить о такой мелочи, как не прижмуриться самой во всей этой катавасии, главным было сохранение фабрикарии и Диска.
