— Пожалуй часа два.
— Все четыре! Вот как! А штормяга‑то дошел до восьми баллов. Вот и понимай за что двойную порцию согревающего даю.
Выпив, Владимир сразу погрузился в тяжелое забытье. Он стонал, скрежетал зубами и не просыпался до самого прихода катера в Геленджик. Проснулся от прикосновения чьей‑то руки. Около койки сидел лейтенант, которому он отдал спасательный круг.
— Проснулся, дружище! — воскликнул он и порывисто обнял его: — Меня спас, а сам мог погибнуть! Великое сердце у тебя!
Владимир улыбнулся:
— Не хвали! Такой наш морской закон — выручай товарища, а за командира и жизни не жалей…
Горский хотел что‑то сказать, но вдруг нахмурился, ощупывая грудной карман гимнастерки. Пуговка была расстегнута. Владимир обеспокоенно оглянулся и вскочил с койки.
— Партбилет?!
Лейтенант сделал успокоительный жест.
— Извини, дружище, это я его сушить вынул… Вот он на подоконнике, на солнышке… Покоробился малость, а так
— ничего.
— Вот за это спасибо! — улыбаясь, сказал моряк и снова погрузился в крепкий, глубокий, завладевший всем его существом, сон.
ПОТОМОК МАТРОСА КОШКИ
И отец, и дед, и прадед Степана Щуки были керченскими рыбаками. Когда Степану исполнилось пять лет, отец — бригадир рыбачьего колхоза, посадил его на лодку и вывез в Керченский пролив на переборку сетей.
Мать было запротестовала, но отец, человек с суровыми чертами лица и веселым характером, ответил ей:
— Э, Настасья, он же потомственный рыбак, просоленным родился! Нехай знает, что такое моряцкая жизнь.
А потом, повернувшись к сыну, по — хозяйски расположившись на корме, хитро подмигнул и спросил:
— А что, сынку, может, пойдешь к мамке?
Мальчик сердито засопел.
— Что я маленький… Я плавать умею…
Отец оглушительно расхохотался, а когда лодка отошла от берега, звонко засмеялся и Степан, махая рукой матери.
— Мамуня, — кричал он, — ты не беспокойся! Готовь нам борщ!..
Хороший рыбак вырос из Степана!
Суров и коварен Керченский пролив. Здесь часто разыгрываются такие свирепые бури, что, кажется, не только утлому рыбацкому судну, но и солидному кораблю не уцелеть среди вздыбленных тяжелых волн. Во время бури вода в проливе чернеет, вспенивается, клокочет. Ветер с диким воем набрасывается на корабль, зловеще гудит в снастях. Свинцовые волны кладут на бок рыбацкий сейнер, жадно лижут палубу — в эти минуты даже у самых бывалых и мужественных людей сердце замирает в смертельной тоске.
Степан не раз испытывал такую штормовую погоду. Он закалился в борьбе со стихией, вытянулся в стройного, мускулистого человека с бронзовым от солнца и ветра лицом. В девятнадцать лет его назначили дельфинером. Характером Степан вышел в отца — веселым, никогда не унывающим человеком, богатым на выдумку.
Великая Отечественная война застала Степана рулевым на миноносце «Гордый», стоявшим в Севастопольской бухте. Корабль был потоплен вражеской авиацией, и Степан пошел в морскую бригаду' защищать родной каждому моряку город.
Воевал он зло и весело, как подобает черноморцу.
Оборона моряков проходила близко от вражеских рубежей. В тихую ночь был слышен разговор гитлеровцев. Однажды моряки услышали, как на той стороне заиграл патефон. К удивлению моряков, гитлеровцы завели нашу «Катюшу». Видимо, песня понравилась солдатам. Они заводили ее по десятку раз каждую ночь. Потом какой‑то гармонист стал подбирать мотив «Катюши» на аккордеоне.
Степан не выдержал.
— Это моя любимая песня, — заявил он. — Каково терпеть, ежели враги издеваются над «Катюшей»!
Он пошел к командиру роты.
— Что вы задумали? — спросил командир.
— Пойдем сегодня ночью за «языком» и пластинку у фашистов отберем…
Подобралось пять охотников. Темной ночью они подползли к вражескому блиндажу, гранатами побили и разогнали гитлеровцев, захватили с собой одного немецкого солдата, патефон и пластинки и благополучно вернулись к своим. Фашисты спохватились, открыли сильный огонь из орудий и минометов, да было поздно.
Утром они кричали в рупор:
— Рус, отдай Катюшу!
Степан ответил им без рупора такими просоленными морскими словами, которые бумага не выдерживает.
После этого случая кто‑то назвал Степана потомком магроса Кошки, героя обороны Севастополя в дни Крымской войны. Так это прозвище — потомок Кошки — и утвердилось за ним. Степан сначала смущался, когда его так называли, а потом, подумав, решил, что ему надо гордиться таким прозвищем и оправдать его на деле.
— Только как это получилось, что с течением времени Кошка превратился в Щуку, — пошутил над ним командир отделения.
— А очень просто, — в тон ответил ему Степан. — С водой дело имеем, пришлось приспосабливаться к местности.
Во время боя на Малаховом кургане Щука получил тяжелое ранение, и его вывезли в Сочи. После выздоровления он вернулся в родную бригаду и был зачислен командиром отделения разведки, а вскоре оказался на Малой земле.
— Обстановка привычная, — заключил он после тяжелого боя, длившегося целый день. — Порядки севастопольские.
Разведчикам долгое время не удавалось пробраться в один опорный пункт гитлеровцев. Этот пункт представлял собой каменный дом, расположенный от других домов на расстоянии не менее трехсот метров. Вокруг дома было протянуто проволочное заграждение. На проволочном заграждении устроена сигнализация — звонки, консервные банки, мины натяжного действия. Как только разведчики подползали и начинали резать проволоку, поднимался звон, фашисты обнаруживали их и обстреливали из пулеметов, а из' глубины их обороны начинали сыпать снарядами и минами. Каждый раз приходилось, что называется, делать поворот на шестнадцать румбов.
После такой неудачной ночки Щука пришел к начальнику разведки и заявил:
— Придумал фокус.
Через несколько суток разведчики подтянули к вражескому опорному пункту небольшую лебедку, какие бывают на крупных рыбачьих судах, и трос. Лебедку и трос привезли с Большой землй. Установили этот механизм метрах в двухстах от проволочного заграждения в небольшой яме.
Щука полез к заграждению и прицепил трое. Вернувшись, он начал накручивать его на лебедку.
— В этой штуковине такая силища, — усмехнулся Щука, — что утянет все заграждение.
Трос натянулся, и сигнализация пришла в движение — зазвонили звонки, загремели банки, стали рваться мины. Гитлеровцы всполошились. Одна за другой полетели вверх ракеты, ожесточенно застучали пулеметы, а вскоре вокруг дома стали рваться снаряда и мины. При свете ракет было видно, как проволочное заграждение медленно ползло в нашу сторону. Позже пленный гитлеровец из этого дома рассказывал:
— Мы видели, как уползает от нас проволочное заграждение, но не могли понять почему. На вашей стороне тихо, разведчиков ваших не обнаружили. Было в этом что‑то сверхъестественное. Мы стали дрожать от испуга, креститься, стрелять, а потом не выдержали и в ужасе побежали, бросив дом.
Короче говоря, благодаря «фокусу» Щуки разведчики поймали двух пленных и овладели опорным пунктом без всяких потерь.
Спустя некоторое время разведчики пошли в наблюдение на гору Колдун, с которой хорошо была видна оборона противника.
На горе водилось много черепах. Щука поймал одну и принес в блиндаж. Он щелкал пальцем по панцырю и удивлялся:
— Вот так броня!
Моряки с интересом наблюдали, как черепаха осторожно высовывает треугольную голову, ползает. Некоторые становились на панцырь и удивлялись его крепости.
— Ползает, действительно, по — черепашьи!
— Говорят, суп из черепашьего мяса хорош.
— Тьфу! Выбрось, Степан!
Один из шутников ткнул иголкой в тело черепахи. Ее словно кто подхлестнул — сразу ускорила движение. Все рассмеялись.
— Переключилась на третью скорость.
Щука вдруг хлопнул себя по лбу и хитро прищурил насмешливые карие глаза.
— Идея, ребята! Сейчас используем черепаху в военных целях!
Он привязал к черепахе пустую консервную банку и вынес из блиндажа. Уже стемнело. Щука поставил черепаху на землю, направив ее головой в сторону противника.
Воткнув ей в тело иголку, он рассмеялся:
— Беги, родная, попугай фашистов!
Боль подгоняла черепаху. Она ползла по прямой линии, волоча за собой тарахтящую банку. Все с интересом наблюдали, что будет дальше. Вскоре на вражеской стороне раздались пулеметные выстрелы. Одна за другой стали тревожно взлетать вверх ракеты. Через несколько минут гитлеровцы открыли стрельбу из минометов по нейтральной полосе.
— Вот наделала шуму черепаха, — смеялись ребята, — теперь фашисты до утра не успокоятся. Они, вероятно, думают, что к ним разведчики в гости пожаловали.
