Много легенд ходило о Котовском. Конечно, пленные офицеры не верили этим россказням. Но имя Котовского знали. Не он ли разбивал наголову одну белую группировку за другой? Известно было гуманное обращение Котовского с пленными. Известна была его невероятная храбрость.
Вот почему, когда Котовский вошел в школу, пленные офицеры приветствовали его криками: «Котовскому ура!» Вот почему они устроили овацию легендарному командиру. Они были изумлены, они как военные не могли не оценить совершенного.
Но Котовский не любил пышности. Он спросил, нет ли жалоб у господ офицеров. Жалоб не было. И Котовский вышел из помещения школы.
Когда он, напарившись в бане, возвращался в штаб, солнце сияло, играли солнечные зайчики в окнах домов. Со стороны Днестра долетали запахи талой воды и зарослей камыша. Охватывало нетерпение, на сердце возникала неясная тревога, так хотелось, чтобы скорее настала весна, чтобы раскачивали зелеными верхушками деревья, чтобы пели птицы, чтобы захлебывались медвяными запахами пестроцветные поля!
Было много дела, нельзя было вырваться ни на минуту. Приходили молдаване с левобережья, из соседних сел, просили разъяснений, как наладить Советскую власть, и Котовский беседовал с ними, давал указания. Шел учет трофейного имущества. Перековывали лошадей.
Но вот, кажется, и все. Котовский приказывает ординарцу подать коня, ну, он знает, какого… того рыжего, золотистого.
Черныш притворяется, что не понимает. Он как иной усердный кассир, который нехотя расстается с наличностью, попавшей в его несгораемый ящик:
— Мало ли у нас рыжих коней!
— Рыжих много, а такой один. Будто не понимаешь, о чем я говорю! Ну, крупный такой, Мамонтова.
— Крупный! У нас мелких пока что не водится!
Наконец Черныш уходит в конюшню. Кони на его попечении. Он строго следит, чтобы были они сыты, напоены, проверяет, не хлябают ли подковы, расчесывает хвосты и гривы, щегольски подстригает их.
Иван Черныш редко разговаривает с людьми, зато в конюшне он ворчит на командира, если тот вернется на вспотевшем коне, бранит плохое качество корма, упрекает задиру Звездочку, которая кусает соседа Гладиатора…
— Золотистого! — бормочет Черныш на этот раз. — А может, золотистому дать покой надо, может быть, ему культурный отдых требуется после того, как стоял он, конечно, в болоте и питался, прости господи, утиной травой!
Воркотня не мешает Чернышу быстро действовать, и вскоре Орлик стоит уже перед крыльцом.
Котовский выходит из дому. Его охватывает радостное волнение.
Орлик застоялся и нетерпеливо бьет копытом и грызет перекладину крыльца. Грива волнистая, волос к волосу. Скосил умный глаз: каков-то седок, заслуживает ли уважения?
В каждом движении Котовского — в размахе могучих плеч, в повороте головы — уверенность и сила. Чувствуется, что умеет держать поводья этот богатырски сложенный человек. Чувствуется, что не раз случалось ему на коне врубаться в колонны вражеского войска, мчаться под ураганным огнем в атаку, сливаясь в одном порыве с испытанным боевым конем.
Котовский еще раз определяет все достоинства коня, бросая быстрый взгляд на его крепкие ноги, мускулистую шею, на хорошую линию спины. Грузно наваливается на луку седла. Заскрипела отполированная желто-коричневая кожа. Котовский взял ноги в стремена — и в тот же миг понял, что Орлик будет надежным другом, что не раз ходить им в атаку, что колесить им вместе по раздолью земли.
Пятнадцатая глава
1
Когда было объявлено, что бригаду отправляют в Ананьев на переформирование, бойцы были огорчены.
— И все начальство выдумывает! — ворчал Николай Дубчак. — Мы бы одним махом Бессарабию очистили… А тут — на тебе! — Ананьев! У комдива-то не болит, ему заботы мало.
— Не понимает он кавалерийской души! — досадовал Няга. — Мы бы этих румын… Ведь каких только не били! Одних генералов — куча!
Нехотя расставались с Тирасполем.
Когда полки построились и тронулись в путь, на самом выезде из города к Котовскому подошла древняя старушка. Котовский остановил коня, думал, не хочет ли старушка о чем-нибудь спросить, изложить какую-нибудь просьбу.
Старушка подошла, перекрестила Котовского широким русским крестом и промолвила:
— Спасибо тебе, батюшка, за радение о народе. Благослови тебя бог на многотрудном ратном твоем пути.
Бойцы переглянулись. Так их поразила эта старушка — древняя, ветхая, согбенная, а тут вдруг выросшая, выпрямившаяся.
Котовский принял ее благословение, а потом обратился к идущим в строю кавалеристам:
— Боевые товарищи! Вы видели? Это народ благословляет нас на борьбу за Советскую власть!
Шли походным порядком. Над степью кружили птицы. Кое-где на полях чернели проталины. Дорога утратила свой прежний блеск накатанной колеи. Сугробы осели, образовали прочный наст. Дорога раскисла и стала желтоватой.
Вдали показались купола и золотые кресты церквей. А затем пошла околица, замелькали переулки, в окнах появились любопытные лица горожан. По-деревенски лаяли собаки, из-за заборов выглядывали ветви яблонь, еще совсем голых, но уже мечтающих о лете, о цветении, о сочных наливных плодах.
Ананьев — тихий, незамысловатый городок. Аккуратные улички, простенькие домишки, церквушки с зелеными куполами. По вторникам, пятницам и воскресеньям базар — шумный, пестрый, с чубатыми дедами, нарядными дивчинами, с возами сена, которое торопится ухватить на ходу соседняя коняка. В магазинах пусто, обыватели питаются слухами, в уезде пошаливают, по соседству, в Балте, тоже пошаливают. Атаман бандитов Сергей Сорока вырезает на груди советских работников звезду. Бандит Змеевский убил трех красноармейцев и бросил на съедение собакам. Бандит Черный Ворон накладывает на жителей городов контрибуцию. И еще — по всей округе море разливанное самогона. На самогон тратят самую отборную пшеницу. Торгуют «первачом» из-под полы, а иногда и открыто. У спекулянтов можно достать по бешеной цене любые товары.
Котовский сразу же принялся за все неполадки, какие мог обнаружить, сразу повел борьбу с преступлениями, с чуждыми и враждебными элементами.
— Я этих самогонщиков!.. — волновался он. — Завтра же устраиваю облаву! Будут они знать!
Котовцы с увлечением отыскивают самогонные аппараты, спрятанные в сене, ломают и топчут их, тащат пузатые бутылки и выливают на землю самогон.
— Вы слышали? — сообщают друг другу обыватели.
Анна Ефимовна Дарье Дормидонтовне, Дарья Дормидонтовна Надежде Антоновне… и вот уже весь город судачит, что в уезде несметные силы белых, что скоро они двинутся в город и начнутся грабежи, что появились какие-то отряды с трехцветными лентами и что это означает скорое возвращение старого строя. Надежда Антоновна рассказывала обо всем услышанном своему любезному супругу Анисиму Тимофеевичу, Дарья Дормидонтовна с потрясающими новостями бегала из дома в дом…
Достоверно было то, что банды в уезде действительно подняли головы и что развелось много шептунов, которые баламутят народ.
Котовский посылал эскадрон-другой поколесить по окрестностям.
— Отправил ребят на прогулку, — говорил он коменданту города Ульриху. — А всех провокаторов, распространителей слухов будем предавать военно-полевому суду.
И жители Ананьева читают приказ Котовского, расклеенный по городу. Приказ заканчивается заверением, что власть Советов стоит на страже интересов народных масс и не позволит какой-то банде ворваться в город для грабежа и насилия. Все распускаемые по городу слухи объявлялись провокационными: «Никого не бойтесь! Красная Армия вас защитит!»
Ульрих, работая комендантом города, одновременно получил назначение в штаб бригады Котовского. Котовскому он нравится. Нравится и то, что жена Ульриха, молодая, веселая, ездит по всем фронтам вслед за мужем, старается не быть ему в тягость и сама еще заботится о нем. Оба они молодые, оба влюбленные друг в друга. Машенька Ульрих подружилась с Ольгой Петровной. Их присутствие скрашивает трудную походную жизнь, да и помогают они всем, чем только могут: Ольга Петровна в санчасти, Машенька в штабе — печатает на пишущей машинке оперативные сводки и приказы. Любой работой не брезгуют! А сейчас, когда выдалось несколько дней передышки, торопятся привести в порядок несложный гардероб своих мужей.
— Вы знаете, — говорила Ольга Петровна, — вначале Григорий Иванович по тактическим соображениям назвал меня своей женой. А в конце концов так оно и получилось.
Эти самоотверженные женщины никогда не жаловались на свою участь. Терпеливо переезжали с места на место. Спокойно, по-хозяйски выполняли свои обязанности. Они болели душой не только за своих мужей. Все, что касалось бригады в целом, было их кровным делом. Они знали наперечет котовцев, были горды их подвигами и с полным правом говорили: «У нас в кавалерийской бригаде», «Наша кавалерийская бригада». С материнской гордостью и заботой провожали они теплым взглядом кавалеристов, уходивших на бранное поле. Они знали суровые законы войны. Они знали, что только победа принесет желанную — такую желанную, что от одной мысли о ней кружится от счастья голова, — простую, обыкновенную, мирную жизнь.
