Теперь эти запомненные с детства имена в порядке их чередования снова всплывают, тесно сплетаясь с судьбой города, где мы живем. Сыновья Владимира — Борис и Глеб. Отдельно — князь-братоубийца Святополк Окаянный… Ночь на берегу речки Альты близ Переяславля. Спящие дружинники. Затухающие костры. Неслышно приподнимаются и опускаются полы княжеского шатра, скрывая страшное дело. Спешит на помощь любимый конюший князя Бориса — болгарин, родом из Венгрии. Поздно. Еще хлещет кровь из перерезанных горл, растекаясь по траве, по ковру, измятому в неравной схватке. Рядом с телом князя конюший находит тело младшего брата своего, юного Георгия. Голова его начисто отсечена. Убийцы не поленились, чтобы снять золотую гривну с кольцом, запаянным на шее. Конюший скоро находит и эту гривну — она лежит в стороне. Глаза юноши тускло поблескивают в свете факелов на залитом кровью лице. Он поднимает голову брата, лобызает перепачканные кровью уста и уносит ее с собой. Освобожденный от службы своему князю его смертью, он уходит все дальше, унося с собой память о ночи, перевернувшей всю его жизнь. О той, другой ночи — на Днепре, когда убийцы, направленные той же рукой, умертвили другого брата — князя Глеба, он узнает много позже.
Но куда же идти ему? Искать ли мести, суда над убийцами, чтобы кровью смыть эту кровь? О чем думает он, снова и снова вглядываясь в любимые черты брата? Вокруг него просторы, лесные и равнинные, накрытые звездным небом, и понемногу он начинает ощущать себя уже не вольнолюбивым княжеским дружинником, привыкшим платить око за око и зуб за зуб врагам своим и своего князя. И все дальше уходит он, уже не навстречу новым битвам с врагами, новым подвигам ратным — навстречу кровавому мщению убийцам брата, а навстречу скромному иноческому служению.
В глуши лесного края, над обрывом, круто сбегающим к реке, он останавливается и закладывает на холме храм — одну из первых обителей русских; сам носит воду в гору, сам рубит и валит деревья; сперва один, потом по одному, по двое вокруг собираются ученики и помощники его. Сам он совершает долгие службы, и в монастырской ризнице до сих пор хранятся разные деревянные сосуды, служившие ему, по преданию, во время литургий…
Здесь — стык новгородских земель и суздальских. Судоходная Тверца, как непрерывно пульсирующая артерия, гонит мимо молодой обители воинские струги и торговые ладьи новгородских гостей; все больше людей высаживается здесь на берег, возводит новые срубы и оседает на холмах, окруживших стены монастырские. Уже похоронен здесь, в одной гробнице с головой Георгия, любимый ученик основателя — Аркадий, первым пришедший на помощь к строителю, а позже умирает и сам основатель — Ефремий Новоторжский. А монастырь, основанный им в память князей Бориса и Глеба, так и остается Борисоглебским, и устроенная им пристань на реке, у подножия монастыря, не оскудевает гостями, так что все труднее становится называть ее тихой пристанью, как говорилось вначале… Городок обстроился, окреп, земляной вал и каменная ограда замкнули одноглавый храм с позолоченным крестом. Гудит и толпится шумный рынок Новоторжский, кузнецы у накаленных горнов куют мечи и бердыши, чеканщики чеканят собственную свою новоторжскую монету, а вечевой колокол порой бьет тревогу, сзывая для отпора врагу молодых и старых…
Новый Торг стал пограничным городом земель Великого Новгорода. Неспокойное это было дело. С 1139 года, за триста лет, вплоть до покорения его Москвою, Торжок двадцать четыре раза подвергался нападениям многочисленных врагов, и неоднократно случалось ему быть выжжену дотла и окончательно, казалось, разоренну.
В 1178 году великий князь Всеволод III, не добравшись до Новгорода, взял и разорил Торжок, а спустя всего три года он же снова «всех новоторжан с женами и детьми вывел, а город сжег».
Еще пятнадцать лет проходит, и Ярослав Всеволодович, изгнанный из Новгорода, уходит в Торжок, дабы «вредить Новгороду» с помощью суздальцев.
Еще двадцать лет проходит в этой борьбе, и опять Ярослав Всеволодович «садится в Торжке» и ставит заставы на всех дорогах, приказывая задерживать новгородских гостей. В упорной вражде своей с Мстиславом Удалым задумал он обратить Торжок в Новгород. Не обратил. Однако ж добился того, что в Новгороде начался такой голод, что люди умирали на улицах и детей продавали из-за куска хлеба. «…Идем, братья, поищем мужей своих, вашу братью, вернем волости наши, да не будет Новый Торг Великим Новгородом, ни Новгород Торжком, где святая София, тут и Новгород, и в многом Бог, и в малом Бог и Правда!» — призывает Мстислав Удалой новгородцев в поход.
В четверг 21 апреля 1216 г. в битве на Липице соединенные дружины Новгорода, Ростова Великого и Суздаля обратили в бегство Ярослава. Далеко разнеслась весть о подвигах Мстислава Удалого и ростовских богатырей Александра Поповича и Добрыни Резанича по прозванию «Золотой пояс». Навеки была развеяна дерзкая мечта о соперничестве Торжка с Новгородом…
Еще двадцать два года проходит, и опять бьют набатные колокола всех новоторжских звонниц, снова тревожно машут дозорные со всех сторожевых вышек и башен. Топят горожане смолу в чанах, наскоро вооружаются, занимая места на стенах городского вала, и отчаянным сопротивлением встречают осаду полчищ Батыя. Две недели сопротивляется осажденный Торжок, преграждая татарам путь к Новгороду, и… не выдерживает долее. Все жители начисто вырезаны, от мала до велика, разозленными победителями. Но победа обошлась им настолько дорого, что от продолжения похода приходится отказаться…
Дважды разоряет Торжок Иван Калита.
В конце мая 1372 г. Михаил Тверской вместе с литовцами двинулся на Торжок, откуда новгородцы выгнали его наместников. Когда сидевший в городе новгородский воевода Александр Абакумович пал в битве, новгородцы покинули Торжок и бежали в Новгород, а тверичи и литовцы подожгли город с разных концов. «Множество новоторжцев погибло в пламени, — повествует летописец, — другие бросались в воду, а тех, кои попадались в плен неприятелю, били и мучили с особенным поруганием. Тверичи обнажали честных женщин и девиц и заставляли их от стыда бросаться в воду… Тогда ограбили и сожгли все церкви, и весь Торжок был стерт с лица земли».
Тверичи… На моих глазах в жаркий летний день приезжая команда белобрысых и коренастых тверичей в зеленых майках забила три гола подряд в ворота сборной Торжка, где напрасно метался голкипер — долговязый розовый чех — Пашка Паричка. Это несомненно также было «особенным поруганием», и так и воспринималось самолюбивыми новоторжскими футболистами… Что же до честных жен и девиц новоторжских, то они во всякое время дня стайками спускались со всех набережных к реке, разоблачались тут же, под самыми окнами, от всех одежд и, наполняя воздух оживленными взвизгами, сигали в воду. Купальных костюмов в эти первые послереволюционные годы было ровно столько же, как и во времена Михаила Тверского, и поэтому лишь пожилые попадьи, особо соблюдавшие целомудрие, лезли в воду, не снимая сорочек, а закончив омовение, подползали к мосткам на четвереньках и постепенно облачались в сухое, медленно приподнимаясь из воды. Впрочем, этот нарочито замедленный ритуал мог бы наблюдать лишь человек, наделенный большим терпением и крайне невзыскательным вкусом. Все те женщины, на которых посмотреть действительно стоило (а их было не так мало), довольствовались тем, что быстро раздевались, стоя спиной к окнам, и быстро шлепали в воду, а обратно выскакивали, согнувшись в поясе почти под прямым углом, быстро побрызгивая обеими горстями воду себе на груди и причинное место…
Сто лет спустя после разгрома, учиненного тверичами, Торжок был занят московскими войсками и окончательно присоединен к Москве. Однако злоключения города не кончились и на этом.
Прошло еще сто лет. Настает декабрь 1569 года. Опять беспокойно стрекочут, перелетая с ели на ель, шумные сороки. К Торжку снова движется войско. На этот раз царь Иван Васильевич Грозный со своими опричниками двинулся на Новгород, уже в пути начав творить суд и расправу, побеждать и завоевывать собственное царство. Ехали, соблюдая все меры предосторожности, как в глубоком тылу врага, стараясь опередить распространение тревожных вестей и слухов. Встречных, не считаясь ни с полом, ни с возрастом, убивали и зарывали в снег по сторонам от дороги. Позади уже был Клин, была Тверь — тысячи убитых и замученных жителей… Впереди их еще больше. Позади также и задушенный Малютой в Отрочьем монастыре под Тверью митрополит Филипп — Колычев.
На рассвете в морозной дымке возникли очертания новоторжских храмов, и по скованной льдом Тверце донесся утренний благовест. И вот уже неистовым гиканьем оглашается воздух, бьются о седла метлы и песьи головы, и плавится снег, обагренный горячей кровью.
