Гхейт изучал лицо слушающего кардинала. Тот смотрел на руку Крейсты, которая мерно постукивала по подлокотнику. Старый примаций не замечал острого интереса, проявленного к его привычке, слишком далеко уйдя в повествование.
— Среди нас оказался инквизитор.
— Мои мольбы к Совету пересмотреть политику безопасности оставались без внимания, мои допросы новых рекрутов были отменены как излишне рьяные… Слуги Бога-Трупа обнаружили наше слабое место и воспользовались им. Я не знаю, кем притворялся инквизитор. Низшим контагием, маелигнаци. Кто знает? Как-то утром я отправился проверять конспиративную ячейку в верхнем улье, а когда вечером вернулся, Подцерковь была разгромлена. Разнесена на куски, в пыль. Месиво, кардинал. Сплошное месиво.
Старик стиснул зубы, пытаясь сдержать скорбь, которую не мог скрыть в голосе. Гхейт, давно знакомый с историей своего хозяина, тем не менее почувствовал, как мышцы напружиниваются от ярости за тот геноцид.
— Неделю я скрывался словно преступник… Подулье гудело от слухов — инквизиторские зачистки, целые семьи отправлены на костёр. Истерия охватила весь город, уничтожая те малые клочки конгрегации Матери, что ещё остались. Я оценил своё положение. Оставаться было бесполезно — это я понимал. Я бы не продержался ещё неделю. И принял решение отправиться в улей Примус, чтобы донести весть о поражении в надежде, что смогу уберечь здешнюю Подцерковь от подобной участи. Моё признание здесь пришло… не сразу, но я пробивался изо всех сил и занял подобающее место в Совете. Но теперь… Теперь, когда Великая Небесная Матерь наконец-то близко… Я вижу, что всё повторяется снова.
Впервые с момента начала своего повествования магус Крейста оторвал взгляд от пляшущих языков пламени и встретился глазами с Арканнисом.
— Здешняя Подцерковь слабеет, кардинал. Ячейки контагиев неделями не отчитываются, маелигнаци слабо подготовлены и плохо вооружены, а пурии… Им позволено бродить по туннелям, где вздумается. Как скоро их заметят в верхнем городе? Как скоро вскроется наша несостоятельность, и здешняя Церковь Матери рухнет так же, как она пала во втором улье? Вы понимаете, кардинал, что я не могу этого допустить.
Арканнис поджал губы и с чем-то вроде неторопливой размеренности, которая придавала важности каждому движению, произнёс:
— Продолжайте.
— Когда меня посвятили в магусы здесь, в улье Примус, я получил доступ к библиотеке, к накопленным за столетия знаниям. Я просматривал архивы, ожидая найти там лишь записи давно умерших магусов… ностальгические отголоски прошлого. Вместо этого я обнаружил письма. Астропатические сообщения, зашифрованные и опечатанные, пришедшие с других миров. Сотни посланий, сложенных в стопки и покрытых пылью. По моим подсчётам, они копились там лет десять. Может больше. И ни одно не было вскрыто.
Крейста поворочался — старика беспокоила какая-то внутренняя боль. Гхейт позволил себе перевести взгляд с непоколебимой фигуры кардинала на хозяина, обеспокоенный растущей хрупкостью высохшего старика.
— Вы должны понять: насколько мне было известно, мы одиноки. Я считал, что во всей этой… болезни и гнили Империума, лишь Гариал-Фол служит убежищем верных детей Матери. Обнаружить, что кто-то где-то там знает о нас… это… это выходило за рамки моего понимания. Полагаю, я не могу винить Совет за игнорирование сообщений. Мы привыкли к секретности, мы отрезаны от мира своей подозрительностью и страхами. Мои просьбы связаться с вашим орденом были отвергнуты прямо с порога. Совет не желал помощи, которую предлагал Элюцидиум. Они ссылались на недостаточность знаний, сеяли подозрения и отвергали объяснения, которые содержались в письмах. Я слушал их лепет, на душе было пусто, я снова видел… закостенелость, которая погубила улей Секундус. Так что я решил взять дело в свои руки, связался с Элюцидиумом, и вот вы здесь.
Гхейт напряжённо перевалился с ноги на ногу.
— Ммм, — протянул кардинал наконец, сложив пальцы под подбородком и медленно растянув губы в змеиной улыбке. — И вот я здесь.
— Кардинал… Я должен знать: есть ли в самом деле другие? Другие церкви? Другие конгрегации на других мирах?
Кардинал улыбнулся шире, сверкнув из-под бескровных губ безукоризненной белизной. Без усилий завладев вниманием обоих зрителей, магус Элюцидиума Арканнис неторопливо подался вперёд, лицо его выразило нескрываемое веселье.
— Их больше, — произнёс он, — чем вы могли бы себе представить.
Гхейт почувствовал головокружение. Он старался сохранить интуитивную подозрительность, которую ощущал к чужаку, тем временем изображая полное отсутствие интереса, как и положено представителю низшей касты.
— Вашего аколита, — сказал кардинал Крейсте, пренебрежительно ткнув пальцем в сторону Гхейта (тот зашипел при внезапном внимании к своей персоне), — это не убедило. Или он скорее полагает, что это не должно его убедить. Недоверие вбито в него, как и во всех остальных. Я чувствую, как недоверие сочится из него, словно пот.
Он рассеянно облизал губы и с лёгкой улыбкой бросил взгляд прямо на Гхейта.
— Вы поступили правильно, связавшись со мной, магус Крейста. Ваша конгрегация становится бездеятельной. Элюцидиум считает своим личным делом предлагать разрешение подобных ситуаций. Смелый готов в одиночку встретить любой вызов, но… чтобы искать помощи у других, нужен мудрый. Элюцидиум заботится о мудрых, Крейста.
Кардинал запустил руку в широкий карман на обшлаге рукава и достал брошь, искусно отделанную серебром и платиной. Её радужные грани скрывали прозрачное изображение переплетённых змей — идеально симметричный клубок без начала и конца. Кардинал полюбовался причудливым рисунком.
— Если пожелаете, — произнёс он, не отрывая глаз от безделушки, — на моём судне есть свободное место. Мой жизненный удел как представителя Элюцидиума — всю жизнь следовать впереди Великой Матери и никогда не задерживаться, чтобы поприветствовать Её прибытие. Когда я покину этот мир, магус, лишь Её тень появится на горизонте, вы будете с радостью приняты в наш орден.
Он с улыбкой протянул брошь, его тёмные глаза мерцали. Другой рукой Арканнис указал на точно такую же безделушку, предусмотрительно пришпиленную среди экклезиархальных медальонов и нарочито ярких украшений одеяния.
— Если пожелаете, конечно.
Крейста осторожно взял драгоценность, удивлённо нахмурив кряжистые брови.
— В-вы оказываете мне честь, кардинал, — тихим голосом произнёс он. — Я всего лишь примаций…
Арканнис широко улыбнулся, снова сверкнув зубами.
— И я им был, — он поджал губы, в глазах замерцали отсветы пляшущего огня. — Крейста, Элюцидиум… неоднородное сообщество. Собрание личностей. На каждого из нас возложены две обязанности: помогать верным чадам Матери, где бы мы их не нашли, и вербовать тех, кто мог бы послужить нашему ордену в грядущем. Я считаю, что вы как раз один из них.
Крейста кивнул, вспыхнув от гордости.
Оба встали, почувствовав, что встреча подошла к концу. Крейста почтительно склонил голову, всё ещё потрясённый огромностью того, что узнал. Гхейт смотрел из сумрака на хозяина со смешанными чувствами. Он был рад, что мудрость его господина отмечена, но приглашение кардинала его встревожило. Он старался убедить себя, что беспокойство происходит от недоверия к Элюцидиуму и желания не дать хозяину запутаться в их уловках. Но глубоко внутри понимал, что опасения были плодом эгоизма: он не мог вынести и мысли, что наставник бросит его здесь.
Вынырнув из раздумий, Гхейт с удивлением обнаружил, что кардинал, склонив голову набок, уставился прямо на него.
— Я бы хотел попросить об одном последнем одолжении, магус… — произнёс кардинал, поворачиваясь обратно к морщинистому примацию.
— Всё, что угодно, ваше высокопреосвященство.
— Ваш аколит. Я хотел бы его позаимствовать.
Выдержка третья:
Отрывок из третьего тома («Ангелы и нечисть»), «Примации: Клавикулус Матри»
Позвольте мне сказать о людях.
Мы должны всегда осознавать их отношение к нам. Мы — суть их кошмаров. Мы — их горгульи в сумраке, их страшилы. Они ненавидят нас с жёлчью, копившейся тысячелетиями, и всё равно мы должны понять, что ненависть их — всего лишь результат.
Она идёт не из сердца и не из разума, она идёт от их бога. Она — результат того, что разделяет нас с ними с большей силой, с большей очевидностью, чем любое физическое отличие — их веры.
Их вера — гвозди и кнуты, вервии и цепи: связывающая, карающая, приводящая к актам мученичества и самоуничижения. Она делает их ничтожными.
Она — иллюзия. Бутафорски эффективное мировоззрение, которое деградирует и разваливается при ближайшем рассмотрении. Она скрывает запутанные кишки сомнений, петляющий кишечник лицемерия, уродливую опухоль неискренности и предубеждения, которая сидит и нарывает в гуще крови и дерьма. Вера — их костыль. Их опора. Леса, которые они возводят с болезненной аккуратностью вокруг своего хрупкого разума, страховочная сеть, чтобы поймала их, когда они упадут.
