Изображать тореро, размахивавшего тряпкой перед мордой твари, не то чтобы не хотелось, скорее не моглось: не было ни плаща, ни золотых эполет, ни, главное, места, чтобы нам разминуться. Да и «буйвол» имел неплохие шансы закогтить меня передними лапами.
Я оказалась зажата в угол: за спиной клином сошлись вертикальная стена высотой в четыре моих роста и стенка вольера. Впереди — разъяренный гиппогриф.
Гадать, кого нужно благодарить за выпущенную на волю бестию, не приходилось: в проломанной телом гиппогрифа дыре кустов мелькнули короткие ярко-желтые бриджи. Ну, паразит мелкий! Разберусь я с тобой. Вот только с этой крылато-копытной заразой пообщаюсь — и сразу же к тебе.
А средство для переговоров я выбрала самое верное. Лопату. Совковую. Она стояла прислоненной к кирпичной стене, рядом с мерцающим охранным амулетом вольера. Видимо, ее оставил уборщик. И благоухала она тем ароматом, который мил душе каждого садовода.
В итоге, едва клюв твари оказался от меня на расстоянии пары футов, я тут же потрогала ее морду лопатой. Нежно так, но от души. Черен не выдержал силы наших с гиппогрифом чувств. Правда, оные у бестии были гастрономического плана, а у меня — мстительного…
Совок лопаты на бреющем полете просвистел над кустами, а в меня взглядом вперились два налитых кровью глаза, без слов говорящих, насколько оскорбился гиппогриф. Глядя в его горящие алым зенки, успела подумать: кто сказал, что со смертью все проблемы заканчиваются? Врут, бессовестно врут! У меня именно после кончины начались мои самые большие неприятности! И одна из них сейчас готова меня сожрать!
Клюв щелкнул в какой-то ладони от моего носа. Благо, успела вставить меж раззявленной пасти осиротевший черен. Его гиппогриф перекусил спустя секунду.
Крак! И палок стало уже две. Не клюв, а капкан какой-то! Я увернулась раз, второй, а на третий поднырнула под эту пакость. Под самое брюхо, туда, где птичьи перья переходили в шерсть. И проскочила бы, но тут бестия вздумала загарцевать. Да как! Так и норовила, паразитка, раздавить меня своими здоровенными копытами или сцапать когтями.
А я… Я, чтобы не быть растоптанной, не придумала ничего умнее, как вцепиться в перья руками, а ногами сжать бока бестии. В итоге я оказалась висящим вниз головой умертвием под самым брюхом гиппогрифа, будто пляшущего джигу. Эта бестия не жалела сил, чтобы сбросить такой увесистый репей, прицепившийся к ней снизу, и скакала, то вскидывая зад, то поднимаясь на дыбы.
Мои волосы мели аллею, зубы стучали, а я про себя материла всех подряд: и бестию, и газетчика, и модистку, и ворона. Ворона — особенно. И все это — пытаясь не упасть под копыта взбесившейся твари.
И если бы на этом мой позор кончился, то это был бы не позор — мелочь. Но Тайрин Росс и при жизни если уж садилась в лужу, то обязательно в самую большую. Даже если оная была и не моя, а чужая.
Вот и сейчас… Гиппогриф поначалу бесновался, прыгая, припадая на лапы и в целом всячески показывая, что он не объезженная тихая скотинка, а дикий, свирепый — и вообще бестия! А под конец и вовсе эта тварь взмахнула крыльями, оторвалась от земли и начала взлетать. Именно в этот момент я вспомнила, что хорошо испуганная эйра — опаснее любого умертвия. И для начала как следует испугалась. Руки сами собой вцепились в пук перьев на груди твари с намерением не удержаться, а выдрать оные (причем вместе с ребрами бестии). Ноги сжались сильнее, чем тиски самого безжалостного корсета.
Еще миг назад это была злобная и неукротимая зверюга. А сейчас она взвыла так, словно ее свежевали заживо, заполошно захлопала крыльями и тяжело приземлилась на аллею. И… застыла как вкопанная.
А до меня с запозданием дошло, что такое поведение может значить только одно: я ее объездила! Не совсем традиционным, скорее уж — совсем нетрадиционным, способом. И в тот момент, когда мои руки и ноги разжались, вспышка полыхнула второй раз.
А я-то до этого думала, что позорнее чарографии, чем ворон, шнурующий умертвию корсет, придумать сложно. Ха! Да я была наивная, аки юная ведьма, которая думала тихо пройти мимо инквизиторского костра, но спалилась.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Впрочем, я не только думала, но и действовала: миг — и перекатом выбралась из-под гиппогрифа. Репортер, чье лицо торчало в дыре кустов, которую проделала бестия, едва успел отнять чарограф от лица, как я бросилась на него.
На этот раз погоня получилась недолгой: всего несколько футов, закончившихся провальным… пардон, повальным поражением противника. А все потому, что не нужно быть жадным на сенсации!
— Вы не имеете права! Это произвол! Я представитель свободной прессы! — вопил пацан, когда я отняла у него камеру.
Впрочем, как оказалось, щелкнувший радом с вопящим лицом новостника клюв гиппогрифа действует столь же эффективно, как и заклинание немоты.
Я же откинула заднюю крышку чарографа и поняла: нарвалась на профессионала. Пусть это и был голенастый пацан в желтых бриджах. Умудриться снять нас с вороном в таком ракурсе — это талант. После одного лишь взгляда, брошенного на чарографию, у зрителя не могло остаться сомнений: мы заняты отнюдь не затягиванием корсета.
Я отчего-то слишком близко прижалась к ворону тем местом, на котором спокойные люди сидят, а активные — ищут на оное приключения. Каратель же в свою очередь стоял с запрокинутой головой. А его руки были на уровне моей талии.
Вспомнила, что Ар как раз в этот момент дернул завязки, затягивая корсет. Я пошатнулась. Этот-то миг и запечатлел новостник, отчего казалось, что наши тела дергаются на зацикленной чарографии. И вполне себе ритмично.
Но главное: морок на изображении развеялся. На снимке я была не милой живой эйрой, а умертвием. Умертвием, в котором Нари наверняка узнает свою кузину, Тайрин Росс. Да и не только она.
Именно этого я испугалась больше, чем любой светской сплетни о личной жизни верховного карателя. И сейчас безжалостно рвала снимок на мелкие кусочки. Со вторым, на котором я апробирую новый метод укрощения гиппогрифов с риском вызвать вывих мозга у зрителей сего процесса, поступила точно так же.
Все то время, пока я вершила цензуру, объезженная бестия стояла рядом с нами. Подозрительно преданно так стояла. Бдила, как бы репортер лишний раз не то что не шелохнулся — не вздохнул.
А когда закончила и протянула обиженному парню его камеру, то…
— Знаешь, такие таланты, как ты, думаю, пригодятся в отделе карателей.
— Чего? — Вылупился парень, а потом, приняв гордый и независимый вид, вздернул нос и отчеканил: — Свобода слова не продается!
— Не путай свободное слово с одичавшим, — парировала я. — Вторгаться с полпинка в личную жизнь — это дикость.
— Дикость для эйры — это губить результаты моих трудов…
Он не договорил, а я уцепилась за это его «эйра». Не умертвие! Значит, он ещё не понял, кто перед ним. Может, у него возникли подозрения, но я для него была все же живая, а не мертвая. Я перебила пацана:
— Прежде чем губить, я оценила. — Вскинула бровь. — Именно поэтому предлагаю тебе и твоему таланту достойное применение. И не в бульварном новостном листке.
Развернулась и, более не говоря ни слова, пошла прочь. А за моей спиной слышался цокот. Вот ведь настырный гиппогриф. Увязался следом!
Впрочем, дойти до ворот я не успела. Они медленно открылись, повинуясь пассу ворона, стоявшего за кованой оградой. Каратель оказался рядом как-то невероятно быстро. И вроде не бежал навстречу, а все же… Глазом моргнуть не успела — и он рядом.
— Далеко же тебя занесло. Ты его догнала?
На эти два вопроса я ответила в истинно цвергской манере: задав третий.
— Как ты меня нашел?
— Следилка. И да, того молодчика-репортера я и догнал, и успел с ним побеседовать. Нахвостникам кто-то из посетителей салона услужливо сообщил о том, в каком салоне я покупаю этим вечером платье своей новой любовнице.
Мне при его словах вспомнился прожигавший спину взгляд. Не зря меж лопаток свербело. Ар же с подозрением скосил глаза на переминавшегося с ноги на ногу рядом гиппогрифа.
