Block». Эмили хихикала, глядя, как Доминик танцует и поет вместе с «Kids», пользуясь деревянной ложкой как микрофоном. Они производили так много шума, что даже не услышали, как я вошла в дом.
Три картонных коробки, надписанные аккуратным почерком Блоссом – Доминик: школьные вещи, – по-прежнему стояли у двери. Я заглянула в одну коробку. Там были стопки старых учебников, несколько пластмассовых игрушек и альбомы для рисования, в которых юный Доминик изображал бурные батальные сцены, супергероев и динозавров. Все учебники были в дешевых пестрых обложках – явно из «Саннибэнк Парк». В этой коробке вообще ничего из «Короля Генриха» не было.
Я открыла вторую коробку. Здесь тоже были альбомы для рисования, и я смогла убедиться, как быстро росло мастерство Доминика: вместо супергероев я увидела вполне реалистичные портреты, сделанные карандашом или пастелью. Многие девушки на портретах были явно плодом фантазии, однако их черты показались мне смутно знакомыми. Некоторые были изображены совершенно обнаженными, и я, перелистывая эти альбомы, даже определенную неловкость испытывала. В этой коробке я наконец-то обнаружила учебники из «Короля Генриха» – английский, математика, история. Я обратила внимание, что почерк Доминика стал намного аккуратней, особенно в тетрадях по английскому языку. А на самом дне коробки оказалась коробочка поменьше – возможно, из-под обуви, и там было множество черно-белых фотографий, зажигалка фирмы «Бик», два пузырька с маслом пачулей «Божественное небо» и программа спектакля «Отелло». В программу я, разумеется, заглянула, и взгляд мой тут же привлекла знакомая фамилия: Отелло – Доминик Бакфаст. На обратной стороне обложки было цветное фото всех участников: они держали в руках маски и были облачены в роскошные венецианские костюмы, а фоном им служил раздвинутый занавес, растерзанная постель и открытая дверца люка рядом со сценой, из которого, казалось, исходило странное зеленоватое свечение, похожее на мерцание сухого льда…
Меня словно током ударило. Этот зеленый свет! Не дверь сама по себе была зеленой! Зеленым был исходивший из-за нее свет! Воспоминание всплывало, принося с собой резкий кисловатый запах и какой-то странный грохот, от которого содрогнулась вся сцена; похоже, упало что-то очень тяжелое, потом что-то захлопнулось, и кто-то сказал мне на ухо: беги отсюда…
– Привет, Бекс! – услышала я голос Доминика. Он стоял рядом со мной, рукава рубашки закатаны до локтей, все руки в муке и по-прежнему сжимают ту деревянную ложку. Следом за ним явилась Эмили, обернутая гигантским кухонным фартуком, как коконом.
– Что это ты тут делаешь? – Голос Доминика звучал весело, но я сумела уловить в нем тревожное напряжение.
Выбора у меня не было, пришлось сознаться.
– Проверяю содержимое коробок, привезенных от Блоссом, – сказала я. – Ищу свидетельства твоей гнусной юношеской безнравственности.
Он рассмеялся. Видимо, мои слова прозвучали убедительно.
– Ох, этого-то там хватает. Ты еще нарисованных мной комиксов не видела, а кое-какие тебе явно стоит посмотреть. Но потом. А теперь закрой-ка глаза. Мы с Эмили хотим кое-что тебе показать!
Я закрыла глаза, и Доминик провел меня на кухню. Они с Эмили соорудили целую груду лакомств: яблоки, запеченные в тесте, с кокосовой стружкой и манговым джемом.
– Такие когда-то моя Гренни О пекла, – сказал он. – Надеюсь, ты проголодалась! – И пока мы наслаждались яблоками в тесте – Эмили была страшно горда, что помогала их готовить, – потом дружно веселились, потому что Доминик ухитрился превратить уборку со стола и мытье посуды в увлекательную игру, а потом в качестве вознаграждения смотрели фильм («Лабиринт», самый любимый фильм Эмили), я как-то даже и не заметила, что те коробки, привезенные от Блоссом, куда-то исчезли. А когда я утром спросила у Доминика, куда они подевались, он с улыбкой невинной овцы сообщил:
– А я их все в мусорный бак отнес. Извини. Я понимаю, что тебя разбирало любопытство, – прибавил он, заметив мое разочарование, – но я просто не мог допустить, чтобы ты и впрямь «полюбовалась» теми моими рисунками. Все это чрезмерные подростковые фантазии. Сплошные голые сиськи и все такое прочее. Ты простишь меня?
Разумеется. Не могла же я устроить скандал, да еще и в присутствии Эмили. Так что я просто рассмеялась и стала поддразнивать его насчет переизбытка юношеских гормонов, стараясь не думать о том, сколько еще всего я смогла бы вспомнить, если б он дал мне как следует рассмотреть ту старую театральную программу.
Значит, та зеленая дверь на самом деле была дверцей люка. И она вовсе не была зеленой; зеленым был только тот свет, что оттуда исходил. А что, если Конрада втянул в этот люк некто в страшной безликой маске, которую Керри называет moretta?
– Надеюсь, Бекс, я не очень тебя расстроил? – снова спросил Доминик. – Ты же сама видела: это все самый настоящий мусор, всякая чепуха, которую только матери способны хранить. – Он взял мою руку, поцеловал ее и сказал: – Я бы хотел, чтобы наша совместная жизнь началась для нас обоих с абсолютно чистого листа. Ты ведь тоже этого хочешь, правда?
– Ну, конечно.
Он улыбнулся, снова меня поцеловал и прибавил:
– Знаешь, если тебе так уж захочется настоящей грязи, то моя дорогая матушка наверняка сохранила еще дюжины три таких альбомов, в которых полно самой невероятной чуши и самых невероятных детских фантазий. И фотографий там тоже более чем достаточно. Так что поверь мне: стоит тебе проявить хотя бы малейшую заинтересованность, и Блоссом тебя попросту заговорит, самым подробнейшим образом о каждом снимке тебе расскажет.
Я тоже улыбнулась и сказала:
– С нетерпением буду ждать этого момента. Спорить готова, ты в детстве был просто очарователен.
– Я и сейчас очарователен! – возразил Доминик, и я была бы готова с ним согласиться – если бы мельком не увидела на фотографии ту зеленую дверь.
Глава шестая
12 августа 1989 года
Вот что делать, если вы подозреваете своего жениха в предательстве? В предательстве или даже в чем-то хуже предательства? В моем случае ответ таков: абсолютно ничего. И я продолжала жить, как будто ничего не произошло. Я понимаю, в это, должно быть, трудно поверить. Но я, похоже, стала жертвой некой странной, всепоглощающей летаргии. Я жила в эти летние дни, словно проходя их насквозь – так камень, брошенный в бездонные глубины вод, проходит сквозь слои все сгущающейся тьмы и видит, как дневной свет все сильнее слабеет, а потом и совсем гаснет.
Между тем все продолжало идти своим чередом: свадебные планы; свадебный торт; свадебное платье; свадебные приглашения. Эмили от всего этого испытывала такое радостное возбуждение, что этого, похоже, и Доминику было довольно; во всяком случае, он точно выглядел счастливым и полным энергии, сам занимался всевозможной подготовкой, направо и налево сыпал шутками и разнообразными блестящими идеями насчет нашего будущего. Ему так ничего и не было известно ни о моих
