некий мрачный туннель в прошлое. Лавандовый запах полироля, вонь пригорелого жира, мертвящий запах старых, давно не используемых вещей – например, одежды моего брата, так и висевшей у него в шкафу; его книг, многие из которых так и остались непрочитанными; его пластинок, которые никто никогда не слушал; его музыкальных журналов, порыжевших от старости. Когда я вошла, охваченная каким-то неясным тупым страхом, мама была в своем обычном домашнем платье, отец мыл посуду на кухне, но окно там было закрыто, несмотря на клубы пара над раковиной и жаркое летнее солнце в небесах. Оба не выказали ни малейшего удивления, увидев меня, хотя со времени моего последнего визита прошел уже целый месяц. Я также не почувствовала ни капли той бурной энергии, что буквально кипела в них обоих в тот день; ими, похоже, вновь овладело привычное безразличие ко всему на свете. Но еще хуже было то, что радиоприемник отец снова настроил на одну из номерных станций, и сквозь пелену статического электричества упорно пробивался вроде бы женский, но какой-то совершенно нечеловеческий голос, монотонно перечислявший набор чисел.
Я приняла из рук отца чашку чая с молоком и слегка зачерствелое печенье «Бурбон», а потом спросила, были ли у них еще какие-нибудь гости. Мне по-прежнему не хотелось ни произносить имя Конрада, ни подыгрывать родителям в их тщательно подпитываемых иллюзиях; мне просто нужно было узнать, приходил ли к ним снова тот человек, утверждавший, что он мой брат, и если приходил, то с какими подарками он от них ушел.
– Ах, Конрад был вынужден срочно уехать, – признался отец, осторожно покосившись на мать. – У него работа такая – очень много разъезжает. А вечно ждать он не мог.
– Чего он не мог вечно ждать?
– Тебя, разумеется, – сказал отец. – Он хотел, чтобы ты была готова, Бекс. Говорил, что готов дать тебе столько времени, сколько потребуется. Но на все лето он остаться не мог. У него ведь своя жизнь. Вот ему и пришлось к своим обязанностям возвращаться. Но он обещал держать с нами связь. Сказал, что вернется, как только ты будешь готова с ним увидеться.
– Сколько же вы ему дали? – напрямик спросила я.
Мой наглый вопрос так огорчил отца, что у него, по-моему, даже лицо осунулось.
– Ох, Беки, – сказал он укоризненно. – Ведь это же Конрад! Я понимаю, какие у тебя могли возникнуть чувства, но, клянусь, на этот раз все совсем не так, как раньше.
– Если вы дали ему денег, то все именно так, как раньше, папа, – отрезала я, изо всех сил стараясь не заплакать, хотя глаза у меня подозрительно щипало, да и в душе моей разгорался гнев, вздымаясь, точно пламя, внезапно вырвавшееся из-под земли. Я знала, что у моих родителей имелись кое-какие сбережения – в основном на счету Конрада, куда они сразу положили приличную сумму, основав фонд по розыскам моего брата. Розыски, разумеется, захлебнулись, но тысяч сорок на счету все же осталось; это давало небольшой доход, хотя условия вклада и были не слишком выигрышными. Естественно, мои родители с самого начала категорически отказывались пользоваться хотя бы этими процентами со вклада. Небольшие каникулы вам обоим очень даже не повредят, сотни раз твердила им я; или предлагала им, например, переехать в новый, более современный дом, однако ко всем подобным идеям они относились с тем же ужасом, что и к моему предложению переделать комнату Конрада в детскую для Эмили.
– Не говори так, Беки, дорогая. Это же его деньги. И всегда были только его деньгами. – Отец так старательно избегал моего взгляда, что у меня зародились самые худшие подозрения. И, увы, я оказалась права.
– Вы ведь не отдали ему все-все? Папа, пожалуйста, скажи, что не отдали!
Отец пожал плечами:
– Ты не понимаешь…
– И часто он у вас с тех пор бывал?
Мать явно начинала нервничать. Ее руки, лежавшие на коленях, обтянутых домашним платьем, дергались и шевелились, как клубок червей в банке рыболова.
Отец предупреждающе на меня глянул.
– Перестань, дорогая, а то мама расстроится. Конрад сказал, что какое-то время его здесь не будет. Но это вовсе не значит, что он не вернется. Он сказал, что дела ведь не бросишь.
Ну конечно, дело прежде всего. У обманщиков дело всегда на первом месте. А этот оказался особенно убедителен; впрочем, чтобы убедить моих родителей, особых усилий ему и не потребовалось. Улыбка, несколько забавных анекдотов, несколько «случаев из жизни», какие любой способен наковырять. Таинственное исчезновение моего брата стало прекрасной почвой для всевозможных опусов; на этой почве произрастали труды писателей-детективщиков, газетчиков и журналистов. Множились теории различных заговоров. Материалы, опубликованные за минувшие годы, – целые тома материалов! – давали возможность практически любому человеку, обладающему хотя бы минимальным воображением, придумать собственную, вполне достоверную историю. В общем, этому типу мои родители, разумеется, выдали всю сумму, причем наличными. Просто сняли деньги со счета в банке, не оставив тем самым практически никаких следов в документации.
– А иначе ему бы пришлось платить налог, – объяснил отец, который издавна испытывал к налоговикам нехорошее чувство. – С какой это стати он со своих собственных сбережений должен еще и налог платить?
Ну что тут можно было сказать? Я испытывала гнев, печаль, отвращение – но все эти чувства были какими-то далекими, бессмысленными. Мой брат просто продолжал брать и брать у них, даже когда превратился в кого-то другого. И дело было даже не в деньгах. А в том, что я-то все время была рядом, я старалась о них заботиться, я их любила – любила, – однако при первом же упоминании имени «Конрад» они готовы были последовать за любым дудочником. И это было больнее всего. А еще в тот момент я отчетливо поняла, что не смогу сказать им о своей грядущей свадьбе. Мне уже хватило всего этого с избытком – общение с «бандой», пошив свадебного платья, подготовка к торжеству, – а если прибавится еще и объяснение с родителями, явно весьма неприятное… Ладно, я непременно постараюсь, чтобы в газетах не было никаких объявлений о свадьбе и даже никаких упоминаний о ней. Впрочем, вряд ли это так уж важно, они же все равно ничего не заметят. Что же касается того самозванца, то у меня не было больше ни малейшего желания ни обсуждать с родителями «второе пришествие Конрада», ни выслушивать дифирамбы в его адрес. Я-то знала, что он сделал. И этого было более чем достаточно. Все остальное особого значения не имело.
И потом, я уже догадалась, кто это был. И теперь мне требовались только доказательства.
Я возвращалась на Эйприл-стрит длинным кружным путем – через лесок на задах «Сент-Освальдз», потом по той
