что вспоминать! — Жумаш с силой вонзил лопату в глину. — Надо успеть до завтра выкопать. Приедет Хамза и выдаст по первое число мне, как старому колодцекопателю.
— Не управимся быстро — всем позор, — сказал Сагингали, налегая на лопату.
Все замолчали. Слышался только скрежет лопат о глину.
Амир работал с таким видом, будто в колодце, кроме него, не было ни единой души. И от этой его подчеркнутой невозмутимости Санди почувствовала себя уязвленной.
Она уже собралась уходить, когда подошла Балым.
— Какая чистая глина! — удивленно заговорила она. — И как много!
— Это к лучшему, — тотчас ответил Акжигит, — не будут обваливаться стенки.
— Ого! — воскликнула Балым. — Ты, оказывается, знаешь толк и в колодцах. — Смуглое лицо ее сморщилось в улыбке. — А я вчера не разобрала что-то: ты весь день пел или оплакивал уход на пенсию?
Акжигит рассмеялся. За ним заулыбались и остальные.
В этот момент Амир резко взмахнул лопатой, и что-то мягкое звучно шлепнулось у ног безмятежно сидевшего Сагингали.
Сагингали взвизгнул и пулей взлетел вверх. Не раздумывая, бросился следом и Акжигит, споткнулся, скатился вниз, но выскочил все-таки. Люди испуганно всполошились и тут же грянул хохот. Сагингали и Акжигит, оказавшиеся среди женщин, хохотали и сами. Успокаиваясь, все тут же взрывались новым приступом смеха.
Амир отыскал змею. Это была небольшая гадюка, обыкновенная юркая степная гадюка. Он придавил ей голову лопатой и, нагнувшись, взял пальцами за шею.
— Осторожно! — заметила Балым.
— Смотрите, вырвется и ужалит. Сейчас у нее яд как раз…
Амир, усмехаясь, держал змею пальцами, глядя, как она обвивает его руку, пытаясь освободиться.
— Да убейте эту гадость! — брезгливо попросил Акжигит.
Амир растянул змею, оттягивая вверх за хвост другой рукой, и вдруг резко и сильно встряхнул гадюку, одновременно отпустив ей голову. Змея бессильно повисла. Тогда он размахнулся и закинул ее далеко в степь.
— Пусть едят птицы, — сказал он, не глядя ни на кого.
То, что он проделал со змеей, было необычно, и люди взглянули на старика по-иному. Так смотрят люди на человека, совершившего поступок, не принятый в их среде, но за который его невозможно осудить.
Санди повернулась и пошла домой. Она шла и думала о том, что предстоит разговор с Амиром. Она почувствовала это по его лицу, когда стояла у края колодца, по его движениям, по взгляду, которым он посмотрел на нее. Сильно изменился этот человек, некогда игравший с ней и Махамбетом в одни игры и выбравший потом иной путь. Путь, который оставил его в живых… А Махамбет погиб…
Когда она вошла в юрту, Нурлан уже завтракал, торопясь на улицу. Через дверь было видно, как мальчишки из аула уже подтягиваются к колодцам, и он готов был сорваться с места, но необычное выражение лица бабушки заставило его задержаться. Мальчик с самых пеленок рос на руках Санди и нежно привязался к ней.
Он с озабоченностью вглядывался в лицо бабушки, пытаясь понять — не он ли огорчил ее? Детская интуиция подсказывала ему, что он не виноват, но мальчик все еще медлил. И замешательство шестилетнего Нурлана вызвало у Санди нежную улыбку.
— Долго не играй, ладно? — попросила Санди Нурлана. — Что я скажу ага, если ты заболеешь?
— Хорошо, бабушка…
Санди обернулась на топот его босых ног и долго смотрела вслед…
Друзей всегда было больше, чем людей, не понимающих ее. Со временем все стали уважать Санди как мать, меньше стали говорить о ее красоте. Потом Санди начала прибаливать, пришлось уйти с работы. И получилось так, что и Кумар, и Сагингали, и Акжигит, и Жумаш, и другие ее друзья, немало поработавшие вместе на промысле, вскоре оказались рядом с ней, в Шенгельды. Конечно, она многим обязана Хамзе. Хамза… Даже при большом желании она не могла бы припомнить, чтобы учитель покорял людей каким-нибудь неожиданным поступком. Однако многие серьезные шаги в Жизни товарищи делали по его совету. За сорок лет работы он воспитал сотни молодых людей. Часами может он рассказывать о своих учениках. И о тех, кто, закончив школу, сразу же в сорок первом уехал на фронт. Так уехали Наби и Адай…
Она сидела, глядя на старенькую фотографию сыновей, прикрепленную к верху кереге. Адай и Наби снялись в день последних занятий в школе, оба были в темных костюмах и белых рубашках с отложными воротничками. На лацканах значки «Ворошиловских стрелков». Сыновья смотрели па мать спокойно и безмятежно: широкоплечие, с сильными прямыми шеями, скуластые. Они росли дружными, радуя людей, и вместе ушли на войну. И Санди подумала, что добилась своего, взрастив из детей сильных людей, которые увидели смысл жизни в служении Родине. Только не смогли они вернуться домой; Адай погиб под Сталинградом, а Наби пропал без вести…
Санди вздохнула, провела ладонью по лицу, словно отгоняя воспоминания. В молодые годы она часто вспоминала о минувшем. Тогда боль ожидания исчезала, горечь одиночества отступала куда-то далеко и окрепнувшие надежды долго не давали тоске снова завладеть ее сердцем. Но это было раньше, давно, в лучшую ее пору, когда многие ловили ее взгляд. А этой ночью воспоминания пришли вновь. И пришли они, не столько утверждая вечность ее первой любви — это было лишнее, потому что ожидание сына давно стало смыслом ее жизни, — сколько напоминая Санди о сложности и противоречивости мира. Неожиданная встреча с Амиром заставила ее задуматься о прошлом, о настоящем. И впервые на какой-то миг она засомневалась в оценке своей жизни, которую считала прямой, как правда.
В юрте становилось душно, и Санди, скатав старую с выцветшим узором серую кошму, приподняла расстеленную под ней тростниковую циновку, обильно обрызгала землю водой. Потом, аккуратно развернув кошму, подмела ее мокрым веником и вышла наружу.
Над степью властвовал палящий зной. Воздух словно позванивал от напряжения. Ослепительно белый свет резал глаза, было трудно дышать. Прислушиваясь к звонким голосам ребятишек, купающихся у колодцев, она подвернула под бельдеу туырлык на теневой стороне и, подтянув войлок над сводом юрты, прикрыла отверстие. Посмотрев в сторону колодцев, она наполнила чайник водой. Сухие кизяки вспыхнули быстро. Носиком вверх закачался на треноге чайник, роняя прозрачные капельки. «Заигрался совсем», — проворчала Санди и недовольно оглянулась.
От колодцев, держа лопаты на плечах, медленно шли старики. Отполированные глиной лезвия лопат поблескивали под лучами солнца. В мареве зноя преломлялись фигуры стариков, колыхались над степью. Казалось, это воины с оружием на плечах плывут сквозь мерцающую толщу времени. Плывут к людям… И нельзя было отвести от них взгляд. «Как далеко ты ушел,
