Глазами он как бы спрашивал Маргариту, не позволит ли она ему остаться с ней наедине. Маргарита поняла взгляд мужа и сделала Жийоне знак уйти.
— Я знаю, как вы привязаны к вашим друзьям, я боюсь, что принес вам неприятное известие, — заговорил Генрих.
— Какое, сударь? — спросила Маргарита.
— Один из самых милых наших людей сильно скомпрометирован.
— Кто же это?
— Милейший граф де Ла Моль.
— Граф де Ла Моль скомпрометирован! Чем же?
— Как участник событий минувшей ночи. Несмотря на умение владеть собой, Маргарита покраснела, но в конце концов пересилила себя.
— Каких событий? — спросила она.
— Как? Неужели вы не слыхали страшного шума, какой поднялся в Лувре ночью? — спросил Генрих.
— Нет.
— С чем вас и поздравляю, — с очаровательным простодушием сказал Генрих, — это говорит о том, как крепко вы спите.
— А что же здесь произошло?
— А то, что наша добрая матушка приказала Морвелю и шести стражникам арестовать меня.
— Вас? Вас?!
— Да, меня.
— Но на каком же основании?
— Кто может знать основания, которыми руководствуется столь глубокий ум, как ум вашей матушки? Я их уважаю, но не знаю.
— Так вы не ночевали дома?
— Нет, но, по правде говоря, случайно. Вы угадали, я не был дома. Вечером король пригласил меня пойти с ним в город, но пока меня не было дома, там был другой человек.
— Кто же этот человек?
— По-видимому, граф де Ла Моль.
— Граф де Ла Моль? — с изумлением переспросила Маргарита.
— Черт возьми! Экий молодец этот малыш-провансалец! — продолжал Генрих. — Представьте себе, он ранил Морвеля и убил двух стражников!
— Ранил Морвеля и убил двух стражников? Быть не может!
— Как? Вы сомневаетесь в его храбрости?
— Нет, я только говорю, что де Ла Моль не мог быть у вас.
— Почему же он не мог быть у меня?
— Да потому, что… потому что… он был в другом месте, — смущенно ответила Маргарита.
— А-а! Если он может доказать свое алиби — тогда дело другое, — сказал Генрих. — Он просто скажет, где он был, и вопрос будет исчерпан.
— Где он был? — в смятении повторила Маргарита.
— Ну да!.. Сегодня его арестуют и допросят. К сожалению, против него есть улики…
— Улики! Какие же?
— Человек, оказавший такое отчаянное сопротивление, был в вишневом плаще.
— Да, такого плаща нет ни у кого, кроме Ла Моля… хотя я знаю и другого человека…
— Конечно, знаете, я тоже… Но вот что получится: если у меня в спальне был не Ла Моль, значит, это был другой человек в таком же вишневом плаще. А ведь вы знаете, кто это?
— Боже мой!
— Вот где наш подводный камень! Вы его видите так же хорошо, как я, — доказательством тому ваше волнение. А потому потолкуем теперь так, как говорят люди о самой желанной в мире вещи — о престоле… и… о самом драгоценном благе — о своей жизни… Если арестуют де Муи — мы погибли!
— Я понимаю.
— А де Ла Моль никого не скомпрометирует, если только вы не считаете его способным сочинить какую-нибудь сказку. Ну, положим, он скажет, что был где-то с дамами… почем я знаю?
— Если вы опасаетесь только этого, — отвечала Маргарита, — то можете быть спокойны… он ничего не скажет.
— Вот как! — сказал Генрих. — Ничего не скажет, даже если ему придется заплатить за молчание смертью?
— Не скажет.
— Вы уверены?
— Ручаюсь.
— Значит, все складывается к лучшему, — вставая, сказал Генрих.
— Вы уходите? — с волнением спросила Маргарита.
— Ну конечно! Я сказал все, что хотел.
— А вы идете…
— Постарайтесь избавить всех нас от беды, в которую нас втянул этот сорванец в вишневом плаще.
— Боже мой! Боже мой! Бедный юноша! — ломая руки, горестно воскликнула Маргарита.
— Этот милый Ла Моль в самом деле очень услужлив, — уходя, сказал Генрих.
Глава 9
ПОЯСОК КОРОЛЕВЫ-МАТЕРИ
Карл вернулся домой в прекрасном расположении духа, но после десятиминутного разговора с матерью можно было подумать, что свою бледность и свой гнев она передала сыну, а его веселость взяла себе.
— Ла Моль, Ла Моль! — повторял Карл. — Надо вызвать Генриха и герцога Алансонского. Генриха — потому, что этот молодой человек был гугенотом; герцога Алансонского — потому, что Ла Моль состоит у него на службе.
— Что ж, сын мой, позовите их, если хотите, но вы ничего не узнаете. Я боюсь, что Генрих и Франсуа связаны друг с другом теснее, чем кажется. Допрашивать их — это только возбуждать у них подозрения; я думаю, было бы лучше какое-нибудь долгое и надежное испытание, растянутое на несколько дней. Если вы, сын мой, дадите виновным вздохнуть свободно, если вы оставите их в заблуждении, что им удалось обмануть вашу бдительность, тогда, осмелев и торжествуя, они предоставят вам более удобный случай строго наказать их, и тут-то мы все и узнаем.
Карл в нерешительности ходил по комнате, стараясь избавиться от гнева, как лошадь от удил, и судорожно сжатой рукой хватался за сердце, ужаленное подозрением.
— Нет, нет, — сказал он наконец, — не стану я ждать! Вы не понимаете, что значит ждать, когда чувствуешь, что тебя окружают призраки. Кроме того, все эти щеголи наглеют день ото дня: ночью двое каких-то дамских угодников имели дерзость оказать нам сопротивление и бунтовать против нас!.. Если Ла Моль невиновен — тем лучше для него, но я был бы не прочь узнать, где он был ночью, когда мою стражу избивали в Лувре, а меня избивали на улице Клош-Персе. Пусть позовут ко мне сначала герцога Алансонского, а потом Генриха: я хочу допросить их порознь. А вы можете остаться здесь, матушка.
Екатерина села. При таком остром уме, каким обладала она, любое обстоятельство, повернутое ее могучей рукой, могло привести ее к цели, хотя, казалось бы, оно не имеет отношения к делу. Любой удар или производит звук, или высекает искру. Звук указывает направление, искра светит.
Вошел герцог Алансонский. Разговор с Генрихом Наваррским подготовил его к предстоящему объяснению, и он был сравнительно спокоен.
Все его ответы были вполне точны. Мать приказала ему не выходить из своих покоев, а потому он ровно ничего не знает о ночных событиях. Но так как его покои выходят в тот же коридор, что и покои короля Наваррского, то он сначала уловил звук, похожий на звук отпираемой двери, потом — ругательства, потом — выстрелы. Только тогда он осмелился приоткрыть дверь и увидел бегущего человека в вишневом плаще.
Карл с матерью переглянулись.
— В вишневом плаще? — переспросил король.
