Ужин кончился; на соборе Богоматери пробило два часа.
— А теперь, Мари, — сказал Карл, — в награду за его комплимент ты дашь ему кресло, чтобы он мог спать в нем до утра; только уложи его подальше от нас, а то он так храпит, что даже страшно становится. Затем, если проснешься раньше меня, то разбуди меня, — в шесть утра мы должны быть у Бастилии. Спокойной ночи, Анрио! Устраивайся поудобнее. Только вот что, — добавил он, подойдя к королю Наваррскому и положив руку ему на плечо, — заклинаю тебя твоей жизнью, — слышишь, Генрих? Твоей жизнью! — не выходи отсюда без меня, а главное, не возвращайся в Лувр!
Генрих если и не все понимал, то слишком многое подозревал, вот почему он не пренебрег этим советом.
Карл IX ушел к себе в комнату, а Генрих, суровый горец, удовольствовался креслом и очень скоро доказал, насколько прав был в своих предостережениях шурин, который просил поместить его подальше от себя.
На рассвете Карл разбудил Генриха. Так как Генрих спал одетым, туалет его занял не много времени. Король был счастлив и улыбчив — таким его никогда не видели в Лувре. Часы, которые он проводил в домике на улице Бар, были в его жизни часами солнечного света.
Они вдвоем прошли через спальню. Молодая женщина спала на своей кровати, ребенок — в своей колыбели. Во сне оба улыбались.
Карл с глубокой нежностью поглядел на них, затем обернулся к королю Наваррскому.
— Анрио, — сказал он, — если тебе когда-нибудь случится узнать, какую услугу я оказал тебе сегодня ночью, а со мной произойдет несчастье, вспомни об этом ребенке, который спит в своей колыбели.
Не дав Генриху времени задать ему вопрос, Карл поцеловал в лоб мать и ребенка.
— До свидания, ангелы мои! — прошептал Карл и вышел.
Генрих в раздумье последовал за ним.
Дворяне, которым Карл приказал встретить его, ждали у Бастилии, держа под уздцы двух лошадей. Карл сделал Генриху знак сесть на одну из них, сам тоже вскочил в седло, выехал через Арбалетный сад и направился по внешним бульварам.
— Куда мы едем? — спросил Генрих.
— Мы едем, — ответил Карл, — посмотреть, вернулся ли герцог Анжуйский только ради принцессы Конде, или в сердце у него честолюбия не меньше, чем любви, а я сильно подозреваю, что так оно и есть.
Генрих ничего не понял и молча последовал за Карлом. Когда они доехали до Маре, где из-за палисада открывалось все, что называлось в ту пору Сен-Лоранским предместьем, Карл показал Генриху в сероватой дымке утра людей в длинных плащах и в меховых шапках — они ехали верхом за тяжело нагруженным фургоном. По мере того как эти люди приближались, их фигуры принимали все более четкие очертания, так что уже можно было различить ехавшего тоже верхом и беседовавшего с ними человека в длинном коричневом плаще и в широкополой французской шляпе, надвинутой на лоб.
— Ага, — с улыбкой сказал Карл. — Так я и думал.
— Государь, если я не ошибаюсь, вон тот всадник в коричневом плаще — герцог Анжуйский, — сказал Генрих.
— Он самый, — подтвердил Карл. — Осади немного, Анрио, — я не хочу, чтобы нас увидели.
— Кто же эти люди в сероватых плащах и в меховых шапках? И что вон в той повозке? — спросил Генрих.
— Эти люди — польские послы, — ответил Карл, — в повозке — корона. А теперь, — сказал он, пуская лошадь в галоп по дороге к воротам Тампля, — едем, Анрио! Я видел все, что хотел видеть!
Глава 8
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ЛУВР
Когда Екатерина решила, что в комнате короля Наваррского все сделано — трупы стражников убраны, Морвель перенесен домой, ковры замыты, — она отпустила своих придворных дам, так как дело шло к полуночи, и попыталась заснуть. Но удар оказался слишком жестоким, а разочарование — слишком сильным. Ненавистный Генрих, постоянно ускользавший из ее ловушек, обычно смертельных, казалось, был храним какой-то непобедимой силой, которую Екатерина упорно называла случаем, хотя какой-то голос в глубине ее души говорил ей, что настоящее имя этой силы — судьба. Мысль о том, что слух о неудачном покушении, распространившись по Лувру и выйдя за его пределы, придаст Генриху и всем гугенотам еще большую уверенность в их будущем, приводила ее в бешенство, и, если бы этот самый случай, против которого она боролась столь несчастливо, свел ее сейчас с ее врагом, она с помощью висевшего у нее на поясе флорентийского кинжальчика несомненно победила бы судьбу, столь благосклонную к королю Наваррскому.
Лувр в 1572 годуЧасы ночи, так медленно тянущиеся для тех, кто ждет или не спит, били одни вслед за другими, а Екатерина все не смыкала глаз Целый мир новых замыслов развернулся в ее уме, полном видений. Наконец на рассвете она встала с постели, сама оделась и направилась в покои Карла IX.
Стража, привыкшая к ее приходам в любое время дня и ночи, пропустила ее. Через переднюю она прошла в Оружейную палату. Но там она застала только бодрствующую кормилицу.
— Где мой сын? — спросила королева.
— Ваше величество! К нему запрещено входить до восьми часов.
— Запрещение не касается меня, кормилица!
— Оно касается всех. — Екатерина усмехнулась.
— Да, я знаю, — продолжала кормилица, — я хорошо знаю, что здесь ничто не может воспрепятствовать вашему величеству; я только молю внять просьбе простой женщины и не ходить дальше.
— Кормилица, мне надо поговорить с сыном.
— Я отопру только по приказу вашего величества.
— Откройте, кормилица, я требую! — сказала Екатерина.
Услышав этот голос, вызывавший большее уважение, а главное, больший страх, чем голос самого Карла, кормилица подала Екатерине ключ, но Екатерине он был не нужен. Она вынула из кармана свой ключ, быстро отперла дверь в покои сына, и под ее нажимом дверь распахнулась.
Спальня была пуста, постель не смята; борзая Актеон, лежавшая около кровати на медвежьей шкуре, встала, подошла к Екатерине и принялась лизать ее руки цвета слоновой кости.
— Вот как! Он ушел из дому, — нахмурив брови, сказала королева — Что ж, я подожду.
В мрачной решимости она задумчиво села у окна, которое выходило на Луврский двор и из которого был виден главный вход.
В течение двух часов она не сходила с места, неподвижная и белая, как мраморная статуя, и наконец увидела, что в Лувр въезжает отряд всадников с Карлом и Генрихом Наваррским во главе; она их узнала.
И тут она поняла все. Вместо того чтобы препираться с ней из-за ареста своего зятя. Карл увел его и этим спас.
— Слепец! Слепец! Слепец! — прошептала она и снова принялась ждать.
