Наконец, специфически французская, не имеющая аналогов в других странах, — фаза практического августинианства примерно с 1650 по 1680—1690-е годы. Нисхождение требований на уровень младшего клира, в эпоху Шоара де Бюзенваля в Бове, трех Анри на Западе: Анри де Лаваля, епископа Ла-Рошели, Анри де Барийона, епископа Люсона, и Анри Арно, епископа Анжера, катехизис которого был редкостным шедевром и который умел, ничего не отвергая, распространять теологию августинианского свойства.
После этого начинается повсеместный спад вместе с компромиссами протестантского теологического либерализма, контрнаступление католического антропоцентризма и обновленные формы христианского гуманизма в момент, когда в левом картезианстве, вослед Спинозе, устанавливается антихристианский рационализм, который уже не ограничивается повторением аристотелианского аверроизма, рационализм, который предлагает видение мира, конечно приводящее в отчаяние — философы пытаются разными уловками скрыть его крайние следствия, — но связное, соблазнительное и прочное. В тот самый момент, когда церквям требовалось оставаться неизменными, они позволили себе разложиться изнутри: они предъявили тогда вместо христианского Откровения гротескную подделку. При поставленной таким образом альтернативе никто не имел права сомневаться. Почти все мыслящие сделали выбор в пользу философов, и этот выбор сохранится вплоть до пробуждения, которое вернет церкви ее откровение поначалу с 1750 года в протестантских странах и полвека спустя в католической Европе.
Начинать следовало бы вот с чего. В религиозной истории XVI и XVII века в совокупности образуют вершину между двумя равнинами. Разделение было следствием изобилия. Спорить должно только о главном. Весна церкви первоначально расцвела на севере и была протестантской, когда соки достигли юга, началась католическая реформация. Исторически противопоставленные друг другу, они были глубоко сходными. Истощение быстро поразило север. Зато на юге полнокровность сохранялась дольше. Между двумя Европами — полувековое расхождение, которое отныне будет давать о себе знать на протяжении всей истории. Православный XVII век (скажем проще, русский XVII век) — это наши одновременно XVI и XVII века. Против реформированной официальной церкви поднимается раскол, «протестанты» и «янсенисты» традиции. История прерывающаяся, история инверсированная, но глубоко взаимосвязанная история. В то же самое время несколько еврейских общин Запада пытаются обновить маймонидскую схоластику в противовес натиску деистского рационализма от Хуана де Прадо до Спинозы.
* * *
Утверждая эту взаимосвязь, невозможно избежать традиционных рамок.
Реформация поначалу была протестантской, начнем же с нее. Первая фаза реформации от начала XVI до начала XVII века повсюду распадается на три последовательных и достаточно характерных периода: 20—25-летняя эпоха блистательного прогресса, более короткое время глубокого спада между периодом лютеранского руководства и периодом руководства кальвинистского; полувековая фаза более медленного прогресса. В начале XVII века состояние прилива предшествовало спаду, гораздо более глубокому, чем спад середины XVI века: он низвел численность протестантской Европы к 1650 году с 28 до 15 млн. душ. Уровень численности 1570–1600 годов восстановится лишь к 1690–1700 годам.
В XVII веке протестантский мир сообразно с национальным духом и экклесиологической структурой волновало множество проблем. Англию в течение целого века занимала проблема церкви. Напряжение возникло по обе стороны от трудного via media англиканской церкви. Англиканская церковь искала диалектический переход между кальвинистской теологией (примат древней традиции, заключенной в Священном Писании, сила единственного события — спасительной встречи Бога и мира в момент Воплощения Слова во Христе, доктринальная чистота судьи истинной церкви, диалектическая связь церкви и Слова Божия) и апостолическим наследием зримой церкви. Чтобы сохранить такую оригинальность, она была вынуждена сражаться и вне и внутри самое себя против последовательных перекосов, вынуждавших ее проявлять излишнее внимание к той или другой из двух ветвей, образующих glorious comprehensiveness.[134] Примерно до 1635 года англиканская церковь выдерживала баланс. Она тем тверже поддерживает кальвинистскую догматику, чем больше настаивает на своей экклесиологической оригинальности внутри протестантского мира, с которым она всецело связана.
Англиканская церковь 1610–1630 годов знала свой короткий век святых. На нее опирался французский протестантизм, солидарный с англиканизмом, а не с сектами. Англикане были зачастую более твердыми кальвинистами, нежели те, кого начали называть вне церкви пуританами. Во главе церкви стоял набожный, образованный, открытый научным новациям, неукоснительно преданный строгой доктрине Слова Божия епископат.
Цена такого качества, а также цена уважения всех традиций прошлого — быстрое исчезновение практики recusancy,[135] католической оппозиции. Неудача порохового заговора спровоцировала решительное поглощение папистского, или римско-католического, инакомыслия англиканской церковью, мощно подтверждавшей свое право на католичность.
Пока англиканская церковь твердо придерживалась позиций прошлого века, она строго ограничивала нонконформистскую тенденцию. Истинный пуританизм развивался не столько вне церкви, сколько внутри нее. Часть пуритан начала XVII века, далекая от ультракальвинизма, в котором ее слишком часто обвиняли, напротив, была либеральной, стесненной строгим предестинаризмом официальной церкви. Характерный пример — пресвитериане Шотландии. По отношению к Ламбетским артикулам (исповедание веры англиканской церкви, названное по лондонскому дворцу архиепископа Кентерберийского) епископальной церкви они оставались в стороне. Отсюда выбор французских протестантов: между либерализмом пресвитериан и кальвинистской теологией епископальной церкви они отдают предпочтение догматике абсолютной безвозмездности.
Вне церкви, а также вне шотландского пресвитерианства, подточенного либерализмом, активный «нонконформизм», лишенный силы и размаха, присоединяется к двум течениям: экклесиологическому радикализму конгрегационалистов и, главным образом, индепендентов. Его можно обнаружить в Голландии, очень быстро он распространяется в Америке, от Коннектикута до Род-Айленда и в Массачусетсе, тогда как Виргиния, более старая и более благородная, была населена «пуританской» по духу эмиграцией, твердыми кальвинистами, но преданными англиканской церкви. Старое пуританство, возможно, было к тому же большой баптистской семьей: во-первых, General Baptism: антипредестинарное меньшинство Смита и Хелвиса, выступавшее против доктрины предопределения, сформировавшееся сразу после Дордрехта, центрального события, как будет видно, всей религиозной истории XVII века; во-вторых, Particular Baptism: солидарное большинство предестинарных гомариан, сторонников учения о предопределении Генри Джекоба.
Пока англиканская церковь оставалась верной кальвинистской линии, шансы сектантов были невелики, но при Карле I и Лоде (1573–1645) начался отход. В Риме какое-то время, как во времена Марии Тюдор, делают ставку на примирение. После возведения в сан в 1633 году новому кентерберийскому примасу была предложена кардинальская шапка. И все-таки ничего не произошло. Англиканская церковь вступила в суровую борьбу с тем, что отвергало крайнюю линию англокатолицизма. Это была недооценка глубины, с которой британская набожность была привязана к реформации. Английская революция была двойной реакцией: реакцией религиозной и реакцией социальной с религиозной окраской. В десять лет все рухнуло. С 1640 по 1645 год отмирает епископальная структура англиканской церкви, с 1645 по 1647 год, после эфемерного успеха пресвитериан, этих вдвойне подозрительных «выскочек», наступает триумф «индепендентов» и «сектантов» (1647–1649) — слишком шумный, чтобы быть долгим. Реакция 1640 года, которая вызвала этот невероятный взрыв, характеризует в основном континентальную историю. С 1640 года начинается европейский спад протестантизма. На континенте все было сдано; почти все было отнято. Гугенотский бастион урезан, немецкие лютеране перебиты войной, чумой и голодом. Если не считать мужественной Голландии и далекой Скандинавии, то сплошные клочья и руины. В этих условиях религиозная политика Лода была чистой провокацией. Взрыв 1640 года был протестом, идущим из глубин. В сущности, он быстро приведет к противоположным желаемому результатам. Мощное разрушение всех форм видимой церкви перешло в анархическое распространение религиозных экспериментов. От христианского материализма Мильтона до self baptism, «с амокрещения», через социальные секты от левеллеров Николаса Ферма и невыносимо грубого Джона Лильберна (1614?—1657) до диггеров (копателей после уравнителей), до Community with Freedom, Общества свободы, Джерарда Уинстэнли (1609–1660?). Из этого порой гротескного, почти всегда мелочного и одиозного расцвета выделился опыт достойный и долговременный — опыт квакерства Джорджа Фокса (1604–1690). Эти умеренные сектанты религии чистого духа (the light within), гонимые за свой социальный антиконформизм (шляпа, которую снимают только перед Богом) и их в какой-то степени агрессивное ненасилие, во втором поколении со времен Уильяма Пенна остепенились и сделали прекрасную карьеру в Америке. Спустя сто двадцать лет Англия переживает немецкий опыт первого анабаптизма. Урок был воспринят. Если англосаксы сохранили от своего XVII века вкус к радикальному религиозному опыту, то это лишь усилило их приверженность к via media и glorious comprehensiveness англиканской церкви, по крайней мере внутри которой царят согласие и свобода.
