........................................................................................... Не надо же тебя мне видеть, любимая и дорогая... Не надо же тебя мне слышать, печальная и голубая... Ах, встречею боюсь рассеять желанное своё страданье, — Увидимся — оно исчезнет: чудесное лишь в ожиданьи... Но всё-таки свиданье лучше, чем вечное к нему стремленье, Но всё-таки биенье мига прекраснее веков забвенья!..
Так же изящно (и так же поверхностно), по наблюдениям Ларисы Гервер, выполнена сонатная форма в северянинском цикле из семи стихотворений под названием «Соната “Изелина”» (сборник «Соловей»). «Подобные опыты схематического воспроизведения общих черт музыкальной формы в условиях другого художественного языка показывают, что следование образцу сводится в конечном счёте к вопросу о числе и расположении повторов. Здесь отсутствует потребность в особых механизмах адаптации музыкальных правил к условиям литературного произведения».
Не случайно в заметке «Концерт С. С. Прокофьева» в «Новом русском слове» (Нью-Йорк) смелую и оригинальную манеру композитора сравнивали с творчеством его старого знакомого — Игоря Северянина: «Нежно-тоскующая мелодия, характерная для классицизма, сменяется смелыми вызовами импрессионизма... Творчество Сергея Прокофьева в музыке напоминает Игоря Северянина в поэзии». К сожалению, добавлял автор, произведения С. Прокофьева «мало доступны пониманию широкой публики, как всё, что особенно изысканно и смело-оригинально».
Северянин встречался с Сергеем Прокофьевым ещё до революции у любителя-музыканта и поэта Бориса Башкирова (Верина), наследника хлебной биржи. Королю поэтов, Северянину, в 1922—1925 годах композитор Сергей Прокофьев писал письма. Башкиров (Верин) и Прокофьев в начале 1920-х годов пробовали переводить сонеты Жозе де Эредиа и обращались за советом к Северянину. Вот одно из писем к нему Прокофьева:
«Этталь, 10 июня 1922
Дорогой Игорь Васильевич,
Ваши примечания к сонетам совершенно очаровательны — необычайно жгучи и пикантны. Ради Бога, продолжайте их: Вы не можете представить, с каким увлечением мы в них вникаем!
Не сердитесь за призыв к беспристрастию. Вы ведь состоите не только Искусствиком, но ещё и Королём. На обязанности же Короля лежит защищать своих подданных, т. е. быть политичным, а, следовательно, несправедливым. Моё воззвание направлялось только к Вашей политической ипостаси, но не к поэтической.
Шлю Вам сердечный привет и обнимаю Вас, если можно.
Ваш СПркфв».
Очевидно, что Прокофьев, подписавшись футуристически — одними согласными, вкладывал в слово «искусствик» то же значение, что и Северянин в стихотворении «Тайна песни» (1918), когда поэт и композитор вместе выступали на подмостках известного «Кафе поэтов»:
Однако же, у всяких вкусов Излюбленный искусствик свой: Одним — мил Дебюсси и Брюсов, Другим — Серов и А. Толстой.
В дальнейшем переписка с композитором продолжалась, и в одном из писем Августе Барановой Северянин сообщал: «С. Прокофьев писал мне на днях. Он теперь в Германии. Очень хочу повидаться с ним. Его “Любовь к трём апельсинам” — событие в Европе. Я думаю дать ему либретто для новой оперы».
Северянин напоминал о конкурсе переводов в стихотворении 1927 года «Сергею Прокофьеву»:
Перевести Эредиа сонеты — Заданье конкурса. Недели три Соревновались в Мюнхене поэты. Бальмонт и я приглашены в жюри. Я перечитываю ваши письма С десятеричным повсеместно «Ь>, Куда искусствик столь искусно втиснул Мне похвалы, те вспоминаю дни. И говорю, отчасти на Голгофе, Отчасти находясь почти в раю: — Я был бы очень рад, Сергей Прокофьев, В Эстийском с Вами встретиться краю.
Прокофьев по достоинству оценил «композиторское» мастерство поэта. Его особенно восхитил «Квадрат квадратов». Концертируя в 1930-х годах по Прибалтике, Прокофьев заехал в Тарту. Присутствующий на совместном ужине Юрий Шумаков вспоминал:
«Среди слушателей Северянина всегда было много музыкантов, композиторов, певцов. По мнению Прокофьева, у Северянина имелись начатки композиторского дарования, в его стихотворениях, как выразился С. П., “присутствует контрапункт”. Прокофьев поднялся из-за стола, достал с полки сборник стихов Северянина и уже не выпускал его из рук. Стихотворение “У окна” Прокофьев начал анализировать с точки зрения композиции фуги.
— Смотрите, — сказал композитор, — в первом куплете:
В моё окно глядит луна.
Во втором новый вариант:
Луна глядит в моё окно.
