Характерно, что обобщающая сентенция «все вокруг напряжено в стремительном полете» попадает не в конец абзаца, где ей вроде бы следует находиться, а в его середину. Это тоже не итог, а лишь деталь общей движущейся панорамы. Интересно, что расчленение этой сложной фразы на колоны почти полностью совпадает с границами предикативных единиц – фразовых компонентов. При этом синтаксическом равенстве особенно отчетливыми становятся расхождения в слоговом объеме: столкновение первых регулярных колонов средних размеров (семь – восемь слогов) с вдвое меньшими, а затем, наоборот, с вдвое превышающими этот средний размер (см., например, приведенное выше «итоговое высказывание» – четырнадцать слогов) – и, наконец, в конце опять колоны, близкие к среднему объему. Помимо естественного для прозы ритмического разнообразия, здесь обнаруживается и особая роль «малых» и «больших» колонов, которые на фоне ощутимого среднего размера выразительно варьируют ритмическое движение в целом и выделяют отдельные его моменты.
«Около грот-мачты, прислонясь к ней широкой спиной, сидит богатырь-парень, в белой холщовой рубахе, в синих персидских портах, безбородый, безусый; пухлые красные губы, голубые детские глаза, очень ясные, пьяные молодой радостью. На коленях его ног, широко раскинутых по палубе, легкая, такая же, как он, – большая и грузная, – молодая баба-резальщица, с красным от ветра и солнца, шершавым, в малежах, лицом; брови у нее черные, густые и веки, точно крылья ласточки, глаза сонно прикрыты, голова утомленно запрокинута через ногу парня, и из складок красной расстегнутой кофты поднялись твердые, как из кости резанные груди, с девственными сосками и голубым узором жилок вокруг них».
Приведенный абзац во многом противостоит предшествующим: в нем идет неторопливое синтаксическое развертывание сложных фраз, картинная изобразительность которых подчеркнута сравнительно большей устойчивостью двухсложных безударных интервалов и более плавных женских и дактилических заключений колонов и фраз (хотя для всего текста характерны мужские межфразовые окончания). Вместе с тем на этих выделенных из движущегося мира фигурах – блики общей картины: присутствующая и здесь семантико-синтаксическая самостоятельность отдельных колонов при их небольшом слоговом объеме создает какую-то скрытую напряженность «спрятанного» движения и разрушает чисто описательный тон.
Эта скрытая напряженность и взрывается общим всплеском, наполняющим следующий абзац: «Около них завистливо кружатся люди, придерживая срываемые ветром шапки, запахивая одежду, и жадными глазами ощупывают распластавшуюся женщину; через борта – то справа, то слева – заглядывают косматые, зеленые волны, в пестром небе несутся облака, кричат ненасытные чайки, осеннее солнце точно пляшет по вспененной воде, – то оденет синеватыми тенями, то зажжет на ней самоцветные камни». Опять присоединяются и сталкиваются самостоятельные фразы и фразовые компоненты, а в них перемешиваются друг с другом люди и птицы, волны и облака, тени и свет – весь огромный мир, сотканный из противоречий. И снова ритмико-синтаксическая связь поддерживается и параллелизмом инверсивно выделенных глагольных форм, и соответствием зачинов, чаще всего женских и дактилических.
Ритмическое противопоставление, захватывающее приведенные два абзаца, не ограничивается ими, подобным же образом сопоставляются и следующие части рассказа, и вот, казалось бы, следует кульминация: «Тут женщина улыбнулась медленно, и все вокруг словно глубоко вздохнуло, приподнялось, как одна грудь, вместе со шхуной, со всеми людьми, а потом о борт шумно ударилась волна, окропила всех солеными брызгами, окропила и женщину; тогда она, чуть приоткрыв томные глаза, посмотрела на старика, на парня – на всех – добрым взглядом и не торопясь прикрыла тело». В этой свободно льющейся, стройной фразе как будто бы гармонически уравновешивается путаница. И снова нанизывание однородных «малых колонов» совмещает скрытую энергию с чеканной выделенностью отдельных моментов действия. А более равномерное расположение безударных интервалов и некоторое их увеличение придают вес каждому ритмическому ударению и делают их чередование более строгим и размеренным.
Но и этот отрывок не гармонический итог. Как раньше обобщающая фраза была вставлена в середину абзаца, так и этот «гармонический» абзац не заключает ритмического движения, а составляет лишь одно из его самостоятельных звеньев. И за ним следуют абзацы уже совершенно иной ритмической структуры, снова возвращающие поток фраз, наскакивающих друг на друга: "Стучат по палубе каблуки сапог, кто-то ухает, точно огромный филин, тонко звенит треугольник, поет калмыцкая жалейка, и, восходя все выше , женский голос задорно выводит:
Воют волки во поле —С голодухи воют;Вот бы свекра слопали —Он этого стоит".
Заключение рассказа заставляет вспомнить о его начале: "Большой парень лениво накинул на грудь женщины полу армяка и, задумчиво выкатив круглые детские глаза, говорит, глядя вперед:
– Прибудем домой – развернем дела! Эх, Марья, сильно развернем!
Огнекрылое солнце летит к западу, облака гонятся за ним и не успевают, оседая снежными холмами на черных ребрах гор".
В конце пейзаж еще более «символический», чем тот, который открывал повествование, только вместо игры моря и ветра солнце и облака, которые не могут догнать и закрыть его. Однако и здесь не следует видеть афоризм, венчающий дело. Смысловая законченность этого абзаца не абсолютна, он лишь относительно самостоятельный этап общего движения. Именно в нем, в воспроизведенном потоке сталкивающихся противоречий, которые охватывают весь мир, может быть воспринята «общая идея» рассказа. В его художественном времени сиюминутно сталкиваются ветер и море, солнце и облака, людская красота и суета, и только в этих сцеплениях формируется утверждение взрывчатой силы тех прекрасных начал, которыми наполнена жизнь и которые могут «развернуться» в ее движении.
Разобранный рассказ – небольшой этюд, по внешности нетипичный для цикла «По Руси». В нем непосредственно не выделена фигура «проходящего», нет подробно разработанных характеров. Но, быть может, именно эти обстоятельства и придают особую значимость и определенность строению прозаического текста: ведь то, что не изображено непосредственно, часто уходит в структурные глубины. Во всяком случае, специфические характеристики ритма горьковских рассказов выразились здесь весьма отчетливо. Однако, прежде чем обобщить эти особенности, стоит все-таки проверить (и, может быть, углубить) сделанные наблюдения на другом, более «типичном» рассказе из этого цикла.
«Все вокруг нахмурено, спорит друг с другом, сердито отемняется и холодно блестит, ослепляя глаза, по узкой дороге, прикрытой с моря грядою заласканных волнами камней, бегут, гонясь друг за другом, листья платанов, черноклена, дуба, алычи. Плеск, шорох, свист – все сплелось в один непрерывный звук, его слушаешь, как песню, равномерные удары волн о камни звучат, точно рифмы».
Это один из начальных абзацев рассказа «Калинин». Но его ритмическая структура после сделанных наблюдений кажется хорошо знакомой.
Пестрота переплетающихся друг с другом природных движений воссоздается в нем в ритмической «толчее» относительно самостоятельных колонов и фраз. В их внутренней структуре происходит как бы непрерывное ритмическое скольжение: настройка на некоторую ритмическую определенность и тут же соскальзывание, переход к новой разновидности. Очень характерна в этом смысле последняя фраза. Столкновение односложных слов, стыки ударений и малый интервал между ними резко переходят в более гармоничную аналогию «песни» с увеличенными (двух– и трехсложными) безударными промежутками между ударениями.
Здесь, кстати сказать, обнаруживается еще одна любопытная особенность горьковской ритмики. Почти во всех имеющихся работах о звуковом строении прозы говорится о том, что в ней избегаются акцентные столкновения и реже всего можно встретить нулевой безударный интервал 3 . Между тем и в рассказе «Едут», и особенно в более объемном «Калинине» в значительном количестве (даже несколько превышающем теоретическую вероятность) представлены такие сочетания, причем в двух разновидностях – внутри колонов и на фразовых границах. И в этой ритмической «частности» своеобразно проявляется особый характер взаимодействия между отдельными структурными элементами прозы Горького.
Выделение ритмических лейтмотивов видно в сюжетно более сложном рассказе «Калинин» гораздо рельефнее, чем в «Едут». Вот, например, появляется уверенно льющаяся, размеренная речь героя рассказа: "Иное, конечно, надобно показать, иное – надо скрыть; ибо – ежели что бестолковое и вредное – зачем оно? Так же и напротив: хороший человек не должен высовываться вперед – глядите-де, сколь я хорош! Есть люди, которые вроде бы как бы хвастаются своей горькой судьбой: поглядите, послушайте, добрые люди, как горька моя жизнь! Это тоже нехорошо… " Это высказывание оформляется параллелизмом женских зачинов и мужских окончаний и некоторым увеличением безударных промежутков. И тут же совершенно иной тип речи: «А у меня жена и сынишка сожглись живьем в керосине – это как? Молчать об этом?» При объединении этих фраз проявляется уже другая основа – альтернирующий ритм с преимуществом односложных интервалов.
