И это «пока» беспокоило Галу. Чего еще она хотела достигнуть? Дело в том, что Даная, со всей своей физической энергией, опустошала. Она устало откинулась на потертое сиденье такси. Она не обвиняла остальных, которые недоумевали: они думают, что Даная оплела ее волшебными чарами, а Гала слишком слаба, чтобы бороться с волшебством, и может быть, так оно и было. Она смотрела на ноги в бело-серых туфлях, купленных всего несколько дней назад в роскошном и дорогом магазине на Мэдисон-авеню, вспоминая, как, бывало, она с тоской смотрела на витрины Бонд-стрит и те дешевенькие подделки, которые разваливались через несколько недель хождения по лондонским улицам в поисках работы. Сейчас у нее дюжина пар туфель от Россетти, платья от Валентино, одежда от Ральфа Лоренса, и если бы она захотела носить мех, то могла бы себе позволить купить его. У нее была своя квартира и то количество денег в банке, которое она считала огромным. Куда бы она ни шла, ее всюду узнавали, и она была блестящей моделью с ослепительным будущим. И что лучше всего, у нее была любовь Маркуса. Правда заключалась в том, что, не будь Данаи Лоренс, ничего бы этого у нее не было.
Расплатившись с таксистом, она проскользнула сквозь хлопающие двери, торопясь миновать элегантно-скромное фойе, которое было больше, чем все комнаты дома в Йоркшире, вместе взятые. Свежие цветы меняли каждые два дня — огромные, великолепные букеты роз, гвоздик и лилий, а лифт, отделанный светлым деревом, был по величине таким же, как ее спальня в Гартвейте. Повернув ключ, она открыла дверь своей квартиры, красивой, белой квартиры. Дом, который принадлежал только ей, где все было новым, ни к чему не прикасались чужие руки. Она сама поддерживала чистоту и порядок, надев джинсы и подвязав волосы шарфом, возясь с пылесосом, стирая пыль, моя раковины и ванну, с особым удовольствием абсолютного владения. Сначала она, правду сказать, боялась жить на двадцатом этаже — она думала, что никогда не сможет привыкнуть к вертикальным зданиям Манхэттена, они возвращали старые кошмары и страхи о Вейне Брейсуэлле, неустойчиво балансирующем на крыше, а земля так далеко под ногами, но постепенно начала привыкать, и ей удалось выбросить это из головы.
Сбросив изящные туфли, она, босая, прошла по мягкому белому ковру к телефону и включила автоответчик. Но от Маркуса сообщений не было, и, перейдя в спальню, она разделась и аккуратно развесила одежду. Стоя под резкими струями душа, она почувствовала, как усталость покидает ее ноющее тело; подняв голову, она подставила лицо воде, смочив волосы, смывая косметику и лак для волос, и с ними — напряжение рабочего дня.
То, чего не понимал никто — это то, что она любила Данаю. Даная была ее настоящим другом. Для Галы было настоящим шоком понять, что больше не придется быть бедной и одинокой. А Даная, познавшая успех, была такой же одинокой, как Гала в Лондоне. Все, для чего жила Даная, была работа, и все вечера и шоу, которые посещала Даная, не могли заменить личной жизни. Когда Даная ночью возвращалась в пустую квартиру, ее телефон звонил, чтобы пригласить ее на открытие, или требовал ее присутствия и ее работ на демонстрации моделей, но никто никогда не звонил, чтобы сказать: «Привет, Даная!», а потом посмеяться и посплетничать. Гала знала, что Броди Флитт потихоньку ушел из жизни Данаи и больше не звонил, потому что какой мужчина захочет ждать случая, чтобы Даная вдруг изменила свое решение? А сейчас такая же катастрофа произошла с Виком Ломбарди, и на этот раз рана была очень глубока.
Она поможет Данае пережить это сложное время, как та помогла ей, клялась Гала, выходя из-под душа и вытираясь насухо, потому что друзья для этого и созданы. Если она сейчас откажется ехать с Данаей на съемки, то тогда этот крепкий, высокий, неколебимый фасад может треснуть и Даная будет уничтожена. Она просто надеялась, что Маркус поймет, вот и все.
Глава 29
Совершая привычный обход студий «Имиджис», Джесси-Энн печально думала о том, куда подевались радость и подъем. Дела шли прекрасно, слово «Имиджис» было на устах всего города, несмотря на то что они, как на качелях, раскачивались между черной и красной границами неплательщиков банка. Разве она не достигла успеха во всем, чем пыталась заниматься? В своей работе моделью? В «Имиджисе»? В браке и материнстве? Чего еще, спрашивала она себя, может желать женщина? Тогда почему не давало покоя это маленькое, беспокойное сомнение? Почему, когда «Имиджис» нуждался в ней, она стала сомневаться, а нужно ли ей ее детище?
Она скажет Каролине, что собирается меньше заниматься работой, решила она, когда шла в свой офис. А потом постарается убедить Харрисона сделать то же самое. Сейчас их разделяло огромное расстояние. Он был в Японии две недели, и она скучала по нему, как сумасшедшая.
Дверь в ее кабинет была открыта, и Лоринда раскладывала огромное количество бумаг на ее столе.
— Привет, Лоринда! — поздоровалась она. — Еще работа для меня?
— Несколько счетов. Я бы хотела, чтобы вы отдали распоряжение, прежде чем я оплачу их, — ответила Лоринда, отводя глаза от большого коричневого конверта, который она только что положила на поднос с корреспонденцией Джесси-Энн. Это был конверт с вырезками из газет, который она перепаковала, чтобы Джесси-Энн не узнала его.
Сев в большое голубое кресло, Джесси-Энн взяла счета и на некоторых проставляла свои инициалы, чтобы Лоринда знала, что их можно оплатить, а некоторые откладывала, чтобы их просмотрела Каролина. Когда она возвращала их Лоринде, она увидела большой коричневый конверт.
— Что это? — спросила она, улыбаясь. — Надеюсь, не счета?
— Не знаю, — пробормотала Лоринда, направляясь к двери, — когда я вошла, конверт уже лежал. Хорошо, спасибо, Джесси-Энн.
«Лоринда сегодня немного резка, — думала она, вскрывая большой конверт, — и ужасно торопится. Может быть, мы слишком загружаем девушку? Лучше потому переговорить об этом с Каролиной». Насколько она недолюбливала ее, настолько девушка хорошо делала свое дело, и ей не хотелось ее терять. Огромное количество вырезок высыпалось из конверта, и она решила, что это от еженедельной службы, которая присылала все, что появлялось в прессе об «Имиджисе». В замешательстве она смотрела на большое фото Харрисона и Мерри, танцующих щека к щеке в Сан-Франциско, потом еще одна фотография — смеющихся во время обеда в ресторане в Вашингтоне, и еще одна — у элегантного бассейна в Палм-Бич во Флориде. Она недоверчиво просмотрела подборку фотографий и колонки сплетен, задержавшись на фотографии Мерри и Харрисона в Японии за традиционным обеденным столом. На Мерри свободно задрапированное платье, она обнимала Харрисона за шею, прижимаясь к нему щекой. Поза была настолько интимна, что у Джесси-Энн не осталось сомнений, что Мерри знала ее мужа так же хорошо, как и она сама, а может быть, и лучше…
