Хуан де Эскобедо кивнул, ни о чем не спрашивая.
— Возьмете госпожу Кегель и отправитесь в Дюнкерк, где взойдете на мой галеон «Санта Мария дель Пилар», который будет вас там ждать.
Хуан де Эскобедо склонил седеющую голову.
— Не отплывайте, пока кто-то из моих адъютантов или людей мэтра Гакке не доставит вам письмо с отчетом о «Радостном въезде» в Брюссель. Во время путешествия изучите, как следует сей доклад, чтобы в никто в Мадриде не усомнился, будто разговаривает с очевидцем. Уверен, что мэтр Гакке напишет какие-нибудь подробности, которые невозможно выдумать.
— Вы сказали в Мадриде, ваше сиятельство? — де Эскобедо нахмурился. — Но разве «Санта Мария дель Пилар» не направится в Италию, к герцогине Пармской?
— Не будет никакой Италии, — сказал Хуан Австрийский. — Госпожа Кегель сойдет на берег в Сантандере, а в столицу вы направитесь в сопровождении лишь собственных слуг. Женщину оставите в Эскобедо, это ведь близко от Сантандера, не правда ли?
— День езды верхом, ваше сиятельство, возможно, полтора, если плохая погода на перевале, — де Эскобедо вздохнул. — Деревня не слишком подходит для жизни дамы, тем более, иностранки. Она расположена вдалеке от моря, на засушливой Сьерре, и населена исключительно безграмотными крестьянами.
— Сырость Нижних Земель также вредна моей матери, а воздух Брюсселя окажется для нее губительным, — твердо сказал наместник, выпятив нижнюю губу. — Возможно, климат Сьерры позволит ей пережить нас всех. Поселите ее в приличном домике, наймете двух служанок, познакомите с местным священником. Когда окажетесь в Мадриде, сообщите в королевскую канцелярию новый адрес госпожи Кегель. Это все, дон Хуан, — принц встал, поправил белые шоссы, немного сбившиеся под короткими алыми штанами. — Если вопросов у вас нет, пойдемте вниз, я ни черта не ел после возвращения с охоты.
* * *
Девятилетняя Мария, которую в семье называли Миркой, держала в руках венецианское зеркало, купленное несколько лет назад еще Амброзией ван Бролин для своего сына. Сейчас этот самый сын разглядывал в нем себя в темно-синем дублете с серебряным шитьем и вшитыми подмышками и на локтях фрагментами кольчуги.
— Замечательно! — вынес он вердикт. — От такой вещи не отказался бы и принц!
Смущенная Мирка опустила тяжелое зеркало, от которого ее руки едва не затекли. На щеках девочки выступил румянец.
— Со временем ты откроешь собственную мастерскую, — пообещал Феликс, — я уплачу за тебя гильдейский взнос, и на острове не останется ни одного богатея, который не будет носить вышитую тобой одежду. А тех, кто решит покупать не у тебя, остальные поднимут на смех!
— Давай, придумай что-нибудь еще, — сказал Габри, стоявший в дверях, — эта мелочь о себе недостаточно возомнила.
Почему-то старший Симонс по возвращении избирал для общения с сестрой исключительно хамский тон. Феликс не знал, что с этим можно поделать, и благоразумно предпочел свернуть разговор.
— Я говорю, так как есть, Габри. Если что-то Мирка делает хорошо, ее следует хвалить, если плохо — подсказать, как сделать лучше. Если не прислушается — тогда уже ругать. — Он сделал паузу, поднял зеркало, стоявшее на полу у ног девочки, поставил его на массивный ларец в родительской спальне. — Давай теперь поговорим о твоей учебе в Лейдене.
Наконец, все слова были сказаны, а слезы Мирки и тетушки Марты — выплаканы. В сопровождении двух матросов, которые несли сундучок с вещами Феликса, он прошел пять сотен туазов до Западного порта, где его ждал восемнадцатипушечный «Меркурий», трехмачтовый флибот, мечта его и упование. Сколько тягостных дней и постылых месяцев представлял он, как его нога ступит на борт отцовского судна! Это, по правде, был совсем другой «Меркурий», не тот, на котором плавал Якоб, но гораздо более быстрый, маневренный и лучше вооруженный. Корабль — не дом, Феликс, рожденный в стране мореходов и кораблестроителей, прекрасно понимал, что судостроение требует постоянного введения новшеств, усовершенствования и развития. Корабли, построенные несколько десятилетий назад, выглядели в сравнении с «Меркурием», как дряхлые клячи рядом с горячим боевым конем. Феликс не знал куда смотреть, что изучить в первую очередь, на что обратить внимание во вторую: команды шкипера, такелаж, управление кораблем, все было так интересно и непонятно! Сколько лет назад он мог уже выйти в море! Сколько напрасных и ненужных препятствий пришлось преодолевать, чтобы оказаться на месте, назначенном ему судьбой!
Берега острова Валхерен, на котором стоял Флиссингенский форт, скрылись в дымке, но еще был виден южный берег Шельды. «Меркурий» покинул воды северных провинций и приближался к Дюнкерку, где могли стоять испанские военные корабли, трехпалубные семидесятипушечные галеоны, от которых следовало держаться подальше — благо, удрать от галеона при обычном ветре для флибота не составляло проблем.
Виллем Баренц преподал первый урок Феликсу, объяснив, как работает карданов подвес, описанный в книге «De subtilitate rerum»[63] знаменитого мэтра Кардано, умершего совсем недавно в Италии. Сей великий муж изобрел массу новых механических приспособлений, в том числе вал, названный его именем, и подвес для корабельного компаса, описал новые болезни, включая тиф, предположил, что заболевания вызываются невидимыми глазу существами, вывел новые формулы и теории в математике, составил гороскоп Иисуса Христа, за что был обвинен в ереси и заключен в темницу. Правда, папа Григорий XIII отпустил ученому грехи, и тот продолжил преподавать алгебру в Болонье.
Великий итальянец по слухам даже составил собственный гороскоп и умертвил себя в предсказанный день, чтобы не быть осмеянным за ошибку, но Баренц в такую щепетильность ученого не верил. Они оба посмеялись над историей с гороскопом, а потом капитан, продолжая видеть с левого борта опасный берег Нижних Земель, приказал держаться мористее.
Феликс потерял из виду берег, и в тот же момент понял, что с ним творится что-то не то. Гнетущий ужас вдруг сменил прекрасное до того настроение, темное, звериное начало задрожало, заскулило, завыло от страха в глубине его существа, он упал на колени, потом скорчился прямо на капитанском мостике, попробовал завернуться в плащ, Виллем встал на колено рядом с ним, попробовал распросить, но Феликс едва мог разомкнуть челюсти. Тогда Баренц, оставив рулевое колесо на попечение вахтенного матроса, обнял беспомощного владельца «Меркурия» и отволок его вниз, в единственную на флиботе каюту, принадлежавшую самому капитану.
Разве что под Новгородом, тяжелораненому, ему было прежде настолько плохо. Но в Московии он был слаб, еле жив, и тело не чувствовало всей боли, поскольку угасающее сознание милосердно погружалось в небытие. Тогда он ходил по грани, но не сгинул за ней, теперь же здоровое сильное тело изнывало в муках, а сознание паниковало, но не собиралось уходить ни за какую грань. Наоборот, оно пыталось разобрать, исследовать происходящее, чтобы найти выход, и это раздвоенное состояние между отказавшим телом и ясным рассудком заставляло Феликса страдать отчетливо и осознанно, страдать вдвойне. Началась самая жуткая ночь в его жизни.
Виллем Баренц запретил членам экипажа приближаться к двери каюты, и сам несколько раз запирался с Феликсом, чтобы постараться как-то помочь. Ван Бролин слышал, как шкипер пытается разговаривать с ним, спрашивает, не понимая, что происходит с наследником человека, сделавшего самого Баренца моряком. Потом Феликс услышал, как Виллем молится, и попробовал повторить по-латыни слова, которые капитан произносил по-голландски. Не получилось, рот еле открывался, язык отяжелел и не ворочался, глотка норовила издать стон или вой, или рычание, но только не человеческие слова.
В следующий раз Баренц посветил на него масляной лампой и закричал сам, потом взят себя в руки:
— Господи Иисусе! Что с тобой, мальчик?
Феликс увидел, что его рука покрыта пятнистой шерстью, с ужасом подумал, что происходит с лицом. Он убьет меня, сказало сознание Феликса даже с каким-то облегчением. Скорее бы это закончилось, добавило с обреченностью. Баренц ушел, заперев снова каюту, оставил его одного. Вдруг Феликс припомнил, как, спускаясь на лодке по Маасу почти три года назад, он в тумане потерял из видимости берег, и тоже с ним начало происходить неладное. Берег. Берег!!!
— Берег, мне нужно увидеть берег, — напряжение всех сил без остатка позволило Феликсу произнести эту фразу, когда Виллем Баренц с пистолетом в руке снова появился в каюте.
— Да? — в голосе шкипера звучало сомнение.
Он убьет меня, и «Меркурий» станет его, понял Феликс. Его мечта, без всякого долга и обязательств. Команда предана ему и выполнит все, что он прикажет. Я недоразумение, досадная обуза, Виллем лишь восстановит справедливость, избавившись от вредной и опасной твари. От хищника. Пропал, я совсем пропал, жалея себя, ван Бролин даже не заметил, как Баренц вновь оставил его одного и запер дверь.
