— Пожалуй, ты прав, Кенека. Абсолютно счастливы разве что пьяницы, влюбленные и удачливые полководцы.
— Или же те, кто вопрошает Небеса, — добавил Кенека. Я так и не понял, к чему он это сказал. — Во сне человек тоже счастлив, пока пробуждение не вернет его в тоскливые будни. — Он немного помолчал, а затем продолжил: — Да, почти все люди на свете так или иначе несчастны. Но насколько же горше тем, кто познал неволю и вынужден, как я, состариться на чужбине? Только представь, каково приходится этим беднягам: по ночам их преследуют сны о родных краях и далеких горах, всплывает из темноты лицо матери, звучат голоса друзей и любимых — и это продолжается без конца.
Его искренние слова задели меня за живое. Я вздохнул и поинтересовался:
— Почему же ты не вернешься домой, если тебе здесь так плохо?
— Почему? Сейчас объясню, Макумазан. Тому есть много причин. Мои подданные могут не согласиться последовать за мною, а если я заставлю их силой, разбегутся или, чего доброго, отравят своего вождя. Одного они меня тоже не отпустят, я нужен этим людям: кто еще защитит их от врагов и диких животных, вызовет в засуху дождь? К тому же дорога в родной дом предстоит долгая и трудная, и кто знает, останусь ли я в живых. А если даже и дойду, что ждет меня там? Я был первенцем старшей жены моего отца, и он открыл мне тайные знания, которые передавались в нашей семье из поколения в поколение. Однако в мое долгое отсутствие место целителя и колдуна мог занять кто-то другой. И сородичи не обрадуются моему возвращению. Они убьют меня, особенно если мудрейшие узнают, что, став мусульманином, я предал свою богиню, хотя в душе я по-прежнему верен ей. Но на самом деле, Макумазан, я все-таки хотел бы вернуться, даже если это будет стоить мне жизни.
Тут я оживился, как всегда, когда мне выпадает случай исследовать загадки африканских верований.
— Ты сказал, что верен своей богине? — переспросил я. — А что это за богиня?
Мы сидели в тени развесистого баньяна (древа мудрейших, как его тут называют), который рос на небольшом холме вдали от поселения. Кенека встал и обошел его вокруг, словно желая убедиться, что нас никто не подслушает. Затем он оглядел крону дерева и увидел сидевшую там обезьяну. Я давно ее заметил, а он, похоже, только сейчас. Кенека принялся что-то кричать животному, будто отдавая ему приказания. Наконец маленькая бестия поскакала с ветки на ветку, спрыгнула на землю и умчалась в дальние кусты.
— Зачем ты прогнал ее? — удивился я.
— У обезьян, как и у нас, есть уши, Макумазан. Кто знает, сколько людских секретов они могут порассказать.
Я рассмеялся, догадавшись, что таким способом африканцы дают понять собеседнику, что разговор предстоит серьезный и тайный. Прогнав обезьяну, Кенека ненавязчиво намекнул мне, чтобы я держал язык за зубами; хотя, возможно, это лишь мои домыслы, а собеседник вовсе даже и не имел в виду ничего подобного.
Кенека вернулся и нарочно подвинул свой табурет так, чтобы лучи закатного солнца, пронизывающие нижние ветви баньяна, освещали мое лицо, а сам он оставался в тени. Я не спеша раскуривал трубку, поэтому некоторое время мы сидели в тишине. Я твердо решил, что не стану заговаривать первым. Такая тактика наиболее выигрышна с туземцами, когда тема беседы им небезразлична.
— Ты спрашивал о моей богине, Макумазан, — произнес наконец Кенека.
— В самом деле? — ответил я, попыхивая трубкой. — Ах да, вспомнил. Так кто же она и где обитает — в небесных далях или в земных пределах?
— Вчера, Макумазан, ты и твой желтолицый слуга интересовались, не слышал ли я чего об озере Моун, затерянном на земле моего народа дабанда, за горами Руга-Руга.
— Да, помнится, мне кто-то рассказывал об этом озере, с ним еще связаны какие-то любопытные легенды. А ты что-нибудь знаешь о нем?
— Лишь то, что на нем живет моя богиня.
— Если так, то она, должно быть, русалка.
— Это мне неизвестно, Макумазан. Я знаю только, что она живет на острове посреди озера вместе со своими прислужницами. Порой, в самые непроглядные темные ночи, над водной гладью или в лесу раздаются их пение и смех.
— А ты ее когда-нибудь видел, Кенека?
Он помедлил, словно выдумывал правдоподобную байку. А потом кивнул:
— Да. Давным-давно, когда был очень молод. Меня отправили искать отбившихся от стада коз. Поиски привели вглубь леса, который полого спускался к озеру. Когда наступила ночь, я понял, что заблудился, и решил устроиться под деревом на ночлег. Вернее, я без сна дожидался рассвета, желая поскорее покинуть это мрачное, жуткое место.
— Ну и что же произошло?
— О Макумазан, столько всего, что и не упомнишь. Меня посетили духи; я слышал смех за стволами деревьев и в их кронах. Духи и призраки собирались вокруг и потешались надо мной. В конце концов весь лесной народец куда-то пропал, оставив меня до смерти перепуганным, как будто бы сам лев заглянул в гости и полакомился из моей тарелки. Взошла луна, ее лучи проникали сквозь ветви деревьев, оставляя кое-где неосвещенные полосы. Я прикрыл глаза, надеясь уснуть. Но внезапно услышал какой-то звук, снова открыл их и огляделся. В полосе света стояла женщина, на вид совсем юная и необычайно стройная. Кожа у нее была белая-белая, ну прямо как у твоего народа, Макумазан. Она подставила лунному сиянию свое прекрасное лицо с глазами черными и бархатистыми, как у оленихи. Ее серое облачение мерцало призрачным светом, словно паутина в капельках росы на рассвете, а из-под головного убора по плечам струились черные волосы. О, как она была хороша! Так хороша, что… — Он осекся и умолк.
— Ну же, Кенека! — подбодрил я рассказчика.
