Официантка как-то даже подобралась, танцующей походкой подошла к столику.
— Чем порадуете, красавица?
Заспанная, с отекшими веками «красавица» тем не менее улыбнулась:
— К сожалению, только холодные закуски. У нас всего один повар, и кухня давно закрыта. Но можем разогреть в микроволновке гамбургеры.
— Лучше меньше, чем ничего. Из холодных закусок — балык, сыр, ветчина. И чай, очень крепкий. У вас есть большой заварной чайник?
— Да. Узбекский. И пиалы к нему.
— Вот и славно.
— Спиртное?
— Будешь? — быстро спросил он Алю.
— Нет.
— Не нужно. Как вас зовут, красавица?
— Зинаида.
— Заварки не жалейте, Зинаида. Мужчина я не скупой.
— Да я навидалась. Сделаем все путем.
Зинаида прошла в кухню. Следом за ней вошел бармен.
— Ну? — спросил он.
— Что — ну? Заказ приняла, готовлю.
— Что это за фраер?
— А мне что за дело?
— Денежный?
— А ты не видишь?
— Тачка у него хорошая.
— Нормальная.
— Ты чего как вареная? Какого хрена ему к нам заезжать?
— А чего и не заехать в такую ночь?
— Пацаны только разошлись. Звякну-ка я Бурнашу, пусть приедет.
— Это еще зачем?
— Присмотрит.
— А чего за ним присматривать? Мужик красивый, не один и не с командой, с девчонкой…
— Дура! Да у нас на кассе денег немерено! Кащей забрать не заехал, видать, заблудил с телками или еще что… , если чего, кому отвечать? Мне! И тебе тоже.
Вот и… , этот… черный…
— Да какой он черный? Морда нашенская.
— Не о том я, Зинуля… Взгляд у него… Такой, что до костей пробирает. Звякну.
— Дурак ты, Костик. Знаешь поговорку: «Не буди лихо, ока оно тихо».
— Вот я и хочу, чтобы тихо было. Пусть Бурнаш суетится, мое дело телячье.
— Ну как знаешь, Константин.
— Из спиртного чего заказал?
— А ничего.
— Во-о-от.
— Что — вот? За баранкой он, и все объяснения. Это когда это крутые в выпивке за рулем себе отказывали? Он чего, гаишников каких здесь, в степи, углядел?
— Дурак ты, Константин, и толковать с тобой нечего. Ночь, темень, дорога ледяная… Он же не самоубивец…
— А я все же звякну. Случись чего — нам вовек с Кащеем не расплатиться. Говорю же, денег — вагон, все палаточники как с вечера свезли, так и… А и этот козел стриженый, Соня, и тот свалил… «По делам…» Какие у него дела, у отморозка бритого? Поди, Светку из палаточки во все щели дерет, вот и все дела…
— А тебя завидки взяли?
— Дура!
— Вот и кликни Соню, а Бурнашу нечего…
— Я сказал…
— Сказал, показал… Просто подлая у тебя душа, Константин. Бурнаш приедет — и Соне по мусалам надает, что развлекается, а не работает. А тебе чего надо? Чтобы он от Светки отлез. Только смотри, как бы самому не схлопотать — за ложный вызов… Очень Бурнашу понравится.
— А мне чего? Бабки оставили, а я должен…
— Во-во. Ты еще страху на него нагони, дескать, грабят тебя, убогого… — Зинаида стрельнула глазами в зал. — Эй, смотри, Константин. Этот мужчина, сдается мне, и уркаша-то в бумажку закрутит, а уж тебя, убогого, так просто на вилку подденет… Как закусь.
— Ты еще поговори! Твое дело — жрать нести!
— Вот я и понесу. Я в официантках двадцать лет ишачу и дело свое знаю. А только вот раздолбаев вроде тебя сколько ни учи — все не в науку.
— Ладно, поговорили. Иди обслуживай. Да, и табличку навесь: «Санитарный час».
Надо было и этого отвадить, да уж чего теперь… Пошла…
— А ты не погоняй, не запряг.
Зинаида залила кипятком чайник и начала раскладывать нарезанные кушанья по тарелке. Ей хотелось сделать все хорошо, как в старые времена. И мужчина этот…
Он, верно, привык не по таким забегаловкам закусывать… Да и… Ее так давно никто не называл красавицей… Совсем давно. Теперь уже и не вспомнить.
Бармен закрылся за дверцей директорского кабинета, и она услышала, как он накручивает диск.
— Коз-з-зел! — в сердцах произнесла она и пошла в зал. Зинаида расстаралась.
Нарезанные тонкими ломтями балык, семгу, осетрину, ветчину украсила зеленью и лимоном. Аккуратно, «по-наркомовски», нарезала хлеб. К сыру подала сливочное масло; чайник аккуратно обернула полотенцем, расставила пиалы.
Маэстро плеснул чаю в пиалу, открыл чайник, вылил обратно.
— Спасибо, красавица. Получи сразу; не люблю ждать счет. — Он подал женщине крупную купюру, по крайней мере впятеро превышающую стоимость заказанного.
— Ой, у меня и сдачи…
— Купи детям что-нибудь. Сколько у тебя, красавица?
— Двое. Спасибо.
Зинаида вернулась на кухню. Налила себе рюмку водки, опрокинула единым духом.
Рассмотрела портрет президента на зеленой бумажке. Мордатый. Повернула к свету, краска бликовала: настоящая. Как же, станет этот, что неразменными сотенными расплачивается, на дерьмовую кассу зариться… Дел у него больше нет.
Зинаида подумала-подумала и налила еще рюмку. Выпила, не переводя дыхания, захрумкала ядреным, бочкового засола, огурчиком… Глянула в зал. Константин вернулся к стойке и с гордым видом протирал бокалы. А темноволосый, чуть наклонившись, что-то говорил девушке. Официантка вздохнула: везет же некоторым..
И красивая, и молодая, и кавалер — нестриженый бычок, и при деньгах… Жаль, ее молодость прошла, как пропала. Ну да годы — они никого не минуют.
С этой мыслью Зинаида наплескала водки в фужер… А чего, смена кончилась, первый автобус придет в шесть. Дверь она закрыла. И спать хочется несусветно как. Вот только что-то слезливо на сердце, до оторопи… А сегодняшний навар у нее хороший. Если бы всегда так — давно бы старшему. Мишке, дубленку справила…
А то братва здешняя — только по названию братва: жмотные — хуже иноземцев…
Когда она еще в Днепропетровске в «Интуристе» работала — все на своих машинках сдачу да чаевые подсчитывали. Э-эх, жизнь… Пока сама молодая да красивая — дым коромыслом, а как годы подопрут… И детки повыросли… Наташка уже девица совсем, год-другой, и мальчонки-мужчинки начнутся… А у девки еще и голова дурная, вся в маму… Это сейчас она нахлебалась по самое некуда, а по молодости… И ведь свою голову поумневшую детям не приставишь… Как и свою жизнь дурную по новой не проживешь… Э-эх…
Зинаида смачно, в два глотка, выпила водку, зажевала кусочком балыка с хлебцем.
Передохнула; ну да, пойти прилечь. Часиков до восьми. Там и автобусов поболее, чтобы до города. А Мишку Катька покормит, да и сам он пожрать не дурак, было бы что… Мишка и вообще умный, в Никиту. Вот только бы не пил. Он обещал. Он не будет.
Глаза у Зинаиды слипались. Кое-как она добрела в подсобку, завалилась на низенькую кушетку и через минуту уже спала крепким сном.
Глава 62
Аля выпила обжигающего чаю, вяло дожевала бутерброд.
— Ну что, поехали? — спросил Маэстро. — А то это не заведение, а сонное царство.
— Никуда я не поеду.
— Да?
— Пока вы не объясните…
— Что именно?
— Все.
— Так уж и все?
— Вы можете делать со мной что угодно, но с места я не сдвинусь.
— Ну что ж… Что конкретно тебя пугает или заботит?
— Вы.
— Не такой уж я страшный…
— Такой. Вы не добрый.
— Был бы добрый — давно бы сгнил.
— Вы… Это были ваши наркотики? Там, в сумке?
— Это смотря как поглядеть.
— Раз вы нашли мишку плюшевого, вы нашли и сумку и наркотики. Тогда зачем вам я?
Я понимаю, что лишний язык вам не нужен; но раз уж вы меня как-то нашли — кстати, как? — то почему не убили? Чего проще — застрелить, и все. Сейчас бы уже… Вместо этого, вы привозите меня в шикарный особняк, окружаете шикарными вещами, вернее, Маргарита по вашей просьбе, потом появляетесь так же внезапно и предлагаете ехать «к югу». Я больше с места не сдвинусь. Зачем я вам нужна?
— Это все вопросы?
— Нет. Кто такой Сиплый…
— Сиплый?..
— Ну тот, со шрамом…
— Крас.
— Пусть Крас. Как такой параноик вообще оказался завязанным в какие-то наркотические дела? Пусть я девка сопливая и дура набитая, но ведь зелья, по самым скромным подсчетам, в рюкзачке было тысяч на пятьсот в самой зеленой валюте; такие суммы не доверяют сумасшедшим! Я ничего, ничего не понимаю! Или он был главный босс? Тогда почему я все еще жива? Меня дважды уже пора было убить!
— Можно по порядку?
— Как хотите.
— Все началось давно. И то, что ты оказалась втянута в это дело, просто случай.
И еще… Милая девушка, прежде всего хочу предупредить: все, что я буду рассказывать, смертельно опасно…
— Ага. А то, что происходило вокруг меня последние несколько дней, просто игра в песочнице? — горько произнесла Аля. Сжала плотно губы, выдохнула:
— Ничего я не боюсь.
Маэстро глянул на нее мельком и понял: она не врет! Девушка действительно ничего не боялась. В угол можно загонять до какого-то предела, потом наступает перелом: человек или ломается, или упирается так, что разваливает и угол, и избу, калечит нападавших и крушит по пням и кочкам вокруг все и вся. То, что перед ним хрупкая, тоненькая девушка, больше похожая на подростка, его не обманывало никак: он видывал на своем веку увальней, ломавшихся даже не от действия или. взгляда, от одного намека; эти были похожи на медведей на задних лапках, готовых служить за кусочек сахара… Но видывал он и одержимых: таких можно было резать на куски, но они не сдавались. Сломать их мог лишь какой-нибудь сентиментальный пустяк, вернее, то, что для любого человека было сентиментальным пустяком, для такого «духоборца» приобретало сверхзначимые, космические масштабы! И тогда только нащупать это слабое место, этот «пустячок» — у одних это любовь к женщине, у других — данное кому-то слово… И — сломать этот хрупкий стержень!..
