Хэл. — Поэтому даже монаршая прихоть не является достаточным основанием для лишения титула. Таких оснований — по пальцам перечесть. Единственное, что приходит в голову, — участие в восстании против Короны.
— Интересно… — пробормотал Уильям себе под нос. Однако дядя услышал и пронзил племянника суровым взглядом.
— Если ты способен пойти на измену и предать короля, страну и семью ради собственной выгоды — возможно, Джон оказался не таким уж хорошим учителем.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и зашагал по гниющим водорослям, оставляя на песке бесформенные следы.
* * *
Уильям решил ненадолго остаться у реки. Он ни о чем не думал. И почти ничего не чувствовал. Просто смотрел на течение, которое словно вымывало его утомленный мозг. Эскадрон бурых пеликанов пронесся над водой. Не увидев ничего интересного, белоголовые птицы взмыли ввысь и отчалили в сторону моря.
Неудивительно, что людей так манят морские просторы, — подумал Уильям с тоской. Ни унылой пучины повседневности, ни навязанных обществом обязательств. Лишь безбрежная водная гладь да бескрайнее небо на целые мили вокруг.
А еще скверная еда, морская болезнь и вероятность в любой момент погибнуть от пиратов, взбесившихся китов или — чаще всего — от разгула стихии.
Мысль о китах рассмешила его, а мысль о еде — неважно какой — напомнила о пустом желудке. Обернувшись, Уильям вскрикнул от ужаса: пока он занимался ничегонеделанием, из кустов выполз огромный самец аллигатора и улегся в паре шагов от него. Крик напугал и разозлил рептилию; распахнув жуткую пасть, она издала утробный рык, напоминающий отрыжку великана-людоеда.
Уилли и сам не понял, как очутился в центре военного лагеря, задыхаясь и истекая потом. С бешено колотящимся сердцем он пробирался мимо аккуратных рядов палаток, чувствуя себя в безопасности среди привычных звуков. Приближалось время ужина — от походных кухонь исходил густой запах костра, нагретой земли, жарящегося на гриле мяса и томящегося на слабом огне рагу.
Голодный как зверь, он добрался наконец до отцовского дома; до захода солнца оставалось не менее часа — летом темнеет поздно. Тревор уже наверняка был в постели, поэтому Уильям старался идти как можно тише, ступая по влажной траве вдоль кирпичной стены.
Вспомнив о малыше (и неизбежно подумав о его матери), он глянул в сторону увитой виноградом беседки. На скамье действительно кто-то сидел, однако вовсе не Амаранта (с Тревором или без).
— Guillaume![100] — Джон Синнамон вскочил и ринулся ему навстречу, расшвыривая по гравийной дорожке опавшие листья и виноградины.
— Джон! Как все прошло?
При виде широкого сияющего лица индейца Уильям ощутил уныние. Значит, лорд Грей признал Джона Синнамона своим сыном?
— Отлично! Guillaume, твой отец — прекрасный, замечательный человек! Тебе так повезло!
— Я… эээ… ну да, — озадаченно пробормотал Уильям. — И что он в итоге…
— Он рассказал о моем отце. — Синнамон взволнованно сглотнул. — О моем настоящем отце. Его звали Малкольм Стаббс. Ты его, случайно, не знаешь?
— Не уверен. — Уильям нахмурился, силясь вспомнить. — Хотя имя знакомое — где-то я его слышал. Скорее всего, в далеком детстве. Может, мы и встречались.
Синнамон небрежно махнул рукой.
— Он был военным, капитаном британской армии. Его сильно ранили в битве за Квебек, на полях Авраама — слыхал о таком сражении?
— Конечно. И что потом случилось с твоим отцом — он выжил?
— Да. Живет в Лондоне! — с восторгом ответил Синнамон и от избытка чувств стиснул Уильяму плечо, едва не сломав ключицу.
— Ясно. Полагаю, это хорошая новость?
— Лорд Джон обещал отправить капитану Стаббсу мое письмо, если я решусь написать. В Лондон! — Очевидно, этот город казался ему волшебной страной, населенной прекрасными феями.
Уильям улыбнулся другу, искренне радуясь за него — и в глубине души испытывая стыдливое облегчение оттого, что индеец все же не является сыном лорда Грея.
Пришлось несколько раз пройтись по двору, слушая подробнейший отчет о беседе: что сказал Синнамон, что ответил лорд Джон и что Синнамон подумал, когда это услышал, и…
— Ты и правда собираешься ему писать? — вставил Уильям, прервав красочный монолог индейца.
— Конечно! — Синнамон до боли стиснул приятелю руку. — Guillaume, ты мне поможешь? Подскажешь, что написать?
— Непременно. — Уильям вытащил пострадавшую кисть и осторожно распрямил пальцы. — Вероятно, ты хочешь пока остаться в Саванне и подождать ответного письма?
Синнамон побледнел — то ли от мысли о послании капитана Стаббса, то ли от страха так его и не получить.
— Да, — кивнул он с тяжелым вздохом. — Лорд Джон любезно предложил остановиться у него, но мне кажется, это будет неправильно. Я сказал ему, что найду работу и сниму комнату. О, Guillaume, я так счастлив! Je n’arrive pas à y croire![101]
— Я тоже, mon ami, — с улыбкой ответил Уильям. Радость Синнамона передалась и ему. — Только знаешь что: давай-ка отметим это счастливое событие за ужином. Иначе я умру голодной смертью.
34
Сын проповедника
Фрэзер-Ридж
«Дом собраний» — именно так теперь все называли хижину, служившую обитателям Риджа школой, масонской ложей, пресвитерианской и методистской церковью и местом проведения собраний квакеров — был наконец достроен. В тот же день сюда наведались Досточтимый Мастер[102], учительница поневоле и три конкурирующих проповедника — для инспекции и благословения. С супругами в качестве представителей паствы.
— Пахнет пивом, — поморщилась учительница.
В помещении витал стойкий хмельной дух, почти затмевая исходящий от стен и новых скамеек аромат сосны. На новехоньких досках местами проступали золотистые капельки смолы.
— Ну да, — кивнул мастер. — Ронни Дуган и Боб Маккаскилл не сошлись во мнении по поводу кафедры для священника — нужна она или нет. Кто-то из них опрокинул бочонок с пивом.
— Невелика потеря, — отозвался муж единственного убежденного квакера Фрэзер-Риджа. — Давно не пробовал такого скверного пойла. С тех пор как малютка Марки Хендерсон справил малую нужду в мамашин чан и никто этого не заметил до подачи пива на стол.
— Вряд ли пролитый напиток был настолько плох, — сказал пресвитерианский священник, по-видимому руководствуясь принципом «не суди». Однако его реплика потонула в одобрительном гуле.
— Кто его варил? — спросила Рэйчел вполголоса, оглядываясь через плечо на случай, если незадачливый пивовар окажется поблизости.
— К своему стыду должен признать, что бочонок мой, — нахмурился капитан Каннингем. — Но понятия не имею,
