при перебежке через параллели. Прапорщик Коцубинекий тоже… Ах! Масса убитых офицеров – 11 человек и раненых 17 человек…
Узнаю, что первой линии не взяли, а окопались около его заграждений. На поддержку не подошел 406-й полк, и нам пришлось остаться ни при чем… Соседний полк хорошо шел… но слева Гороховский полк не вышел… Пришел подпоручик Машков, написали донесение командир у полка о положении 1-го батальона, иначе говоря, всего полка, так как все роты и батальоны перепутались. А 406 полк уже стал частями на передовой линии, а наши солдаты бродят и не знают, что делать… Офицеров нет… Узнали, что 406 полк нас сменит, я пошел за заграждение собирать оставшихся солдат, один за другим шли они, испуганные, потрясенные ужасом боя… Я указывал им путь в резерв и говорил, чтобы там собирались. Всюду по окопам лежат трупы, кровь целыми лужами стояла в окопах… Узнаю, что в I роте убиты хорошие солдаты. Раненые лежали почти во всех блиндажах… Санитаров нет… некому спасать героев… и некоторые уже хрипели предсмертным хрипом… Увидел лежащего тяжело раненого гренадера 1-й роты, приказал солдатам нести его, он, бедный, так просил: «Господи! Скоро ли меня подберут… Ой! Ой! Тяжело!..» и громко стонал… Идут наши герои, оставшиеся в живых, а высшего счастья для них нет – только бы уйти в резерв, отдохнуть…
У немца тихо, тоже обошлось не без потерь. Пришли и оставшиеся офицеры прапорщики Кобелев и Гейкле, и мы вместе тронулись в резерв. Идя по ходу сообщения, я наступил на что-то мягкое, посмотрел – человек. Пошли не туда, вышли опять на передовую линию, пришлось вернуться, но я уже напряженно смотрел, где лежит убитый, и кое-как на мускулах перебрался через него. Сзади нас шли солдаты, несшие убитых товарищей… Пришли в резерв, собрали роты, сосчитали людей, осталось по 70–80 человек от роты, а в 13 роте – 25 человек… Встретили командира 406 полка полковника Науменко, он шел, злобно помахивая палкой, ведь его полк не подоспел к нам, хотя он и стрелял из револьвера, и гнал солдат, и обещал поставить пулемет, но ничего не вышло. Начальник дивизии на него страшно разорялся. Когда солдаты подошли, мы, построив их, двинулись в штаб полка. Здесь солдаты разбили палатки, а мы нашли блиндаж и скоро заснули.
Утром мы узнаем, что нас опять хотят послать 26-го сентября в наступление, эх! До чего же это скверно подействовало на нас, после такого страшного боя, не дав оправиться, опять в бой – это жестоко, да и притом есть свежие полки 407 и 408-й.
А. В. Орешников, 24 сентября
Румынские войска отошли на левый берег Дуная между Рущуком и Туртукаем. Германские летчики бросали в Бухаресте отравленные конфекты. Негодяи!
«Новое время», 25 сентября
В деревне.
Газете «Архангельск» сообщают из Онежского уезда:
Снова из деревень и сел нашего уезда печальные вести. Нет в лавках многих самых необходимых товаров: сахара, мыла, керосина, табака, круп, писчей и почтовой бумаге; нет конвертов, чернил, вернее, почти нет ничего. На сахар выданы карточки, но сахар последний был распродан еще июне, и с той поры вместо него употребляются изюм и «дешевые» конфеты, – дешевые по-прежнему, а теперь они, как изюм, продаются по 80 копеек фунт. Впрочем население стало свыкаться и с отсутствием сахара, лишь неописуемые муки терпят мужички-курители, лишенные своего утешения с первых чисел июля. В первое время многие из них курили мох и разный сор, а теперь от всего, отстали, чем и достигли идеального совершенства во мнении баб.
А. Н. Бенуа, 25 сентября
Позже Палеолог. Масса всяких анекдотов. Характерный ответ Сазонова на требование Палеолога послать в Париж на конференцию настоящего русского государственного человека: «Но такого нет у нас!»
Вообще же Палеолог мрачно смотрит на положение дел. Пророчит в будущем у нас анархию, а для всего мира затяжную войну! <…>
Чета Мережковских как-то насторожилась. Оба гораздо менее определенно пацифичны «во что бы то ни стало», нежели они были весной, когда читали и одобряли обращение Горького. Зато Зиночка (3. Н. Гиппиус – прим. авт.) в высшей степени «социалистинно» настроена и вещает: «Вне социализма нет спасения!»
С. П. Мельгунов, 27 сентября
Из самого достоверного источника (А. Ф.) слышал: приехали из Германии наши калеки. Приказ – домой их не отпускать. Будут ездить по фронту и рассказывать, как плохо обращались с ними в плену…
Е. Ф. Дюбюк, 29 сентября
В Ярославле пришлось ждать несколько часов вологодского поезда, поехал к Николаю Васильевичу. В трамвае слышал рассказ о том, что делается возле городской продовольственной лавки – сахарные хвосты, давка. «Сегодня настоящий бунт был… в давке одну бабу задавили… Это из-за фунта-то сахара». <…> В Ярославле чувствуется напряженность жизни. Трудно достать муки (ее нет), сахар, булки. Длиннейшие хвосты, давка. Нина Васильевна рассказывала, что приходится в очередях стоять по несколько часов, настроение стоящих озлобленное донельзя. Сахар выдается в одной городской продовольственной лавке – страшная давка. Она для того, чтобы взять 4 фунта сахару, наняла человека за 50 копеек постоять в очереди (новый промысел – «стояние в очередях»). Говорила о продовольственных затруднениях в Москве. 4 дня назад там ждали на этой почве беспорядков. Ее родственница просит прислать туда муки – есть нечего. В Ярославле дрова 38 рублей сажень, яиц вовсе нет. Бабы не выносят на базар, так как полиция штрафовала за продажу по высоким ценам. Мясо 75 копеек фунт.
А. Булгачёв, 30 сентября
Сентябрь прошёл в походах и передвижениях. В боях были, но успехов больших нет. Погода стала ненастная, холодно, – видно прошло тёплое лето.
«Новое время», 30 сентября
Неприятельская воздушная эскадра бросала над Констанцей бомбы, отравленные конфеты, чеснок с холерными бациллами и стрелы.
Октябрь
М. Д. Григорьева, 10 ктября
Хочется опять вести дневник. Мама приехала! Как хотела я этого и, наконец, написала. Что-то делает папа. Господи, когда же я напишу: «Папу на войну не взяли, и он остался с нами навсегда» или «Война кончилась, мир подписан, и папа с нами остался жить по-прежнему мирно и спокойно».
М. С. Анисимов, 2 октября
В четыре часа 2-я батарея вся на ногах, поднялись так что ожидаем с нашей стороны сильного боя. Поторопились, чаю попили, в пять часов господа
