мимо нас вели больных и калеченых солдат. Мы говорили о том, как нам устроиться. (За отсрочку на некоторое время писарь берет 25 рублей, за хороший халат 3 рубля, за летний 1. 50.)
Канцелярия переполнена двойным составом писарей; их не показывают во время смотров. Большинство из нас имеет надежду и возможность устроиться, никто не думает о необходимости идти на позиции; все родственники пущены в ход, не жалеют самых долгих и больших сбережений. В глубине каждого сердца необыкновенная покорность, но каждый хитрит, врет и покупает, как может. Никакого доверия, никакого отношения к войне: тупая покорность, животное смирение… Продается все, что только может продаваться: очередь, штемпель, отсрочка, койка.
Чем больше жертвуешь собой, тем лучше у тебя на душе – именно до этого чувства я не в силах подняться; я трушу; трушу, что буду взят и убит; при этом я всегда думаю о своей литературе и о своей роли; я кажусь себе, в конце концов, очень важным, я ценю свою жизнь во много, много раз больше жизней других людей.
У меня нет друга ни одного (одна, она в Германии). Мне некому сказать, что я трушу, и не от кого услышать подбодряющих слов, я еще стараюсь сам… Я всегда в глубине души думал, что я трус.
А. Н. Савин, 7 октября
Дела на румынском фронте плохи, и в публике снова пошли слухи об измене в петроградских высоких кругах. Надо, впрочем, прибавить, что сами румыны во всех отношениях очень плохи, вроде греков.
«Новое время», 10 октября
От керосина к лучине.
В благословенной Тавриде керосина нет и в помине. Жители Таврической губернии по вечерам сидят в темноте, а кое-где уже жгут лучину. На лучину же, – передает «К. М.», – приходится переходить и житомирцам.
В Житомире по-прежнему нет керосина. Обыватели сидят по вечерам в темноте. В поисках керосина обыватели ежедневно обивают пороги продовольственных отделов городского самоуправления и земства, но везде их ждет разочарование.
– Керосина нет, а когда будет не знаем. – слышит обыватель в ответ.
Николай II, 11 октября
Потеплело, но солнце продолжает упорно скрываться. Из Добруджи пришли нехорошие вести – об отходе наших и румынских войск и об оставлении Констанцы! Почитал бумаги до завтрака.
В. П. Кравков, 11 октября
Командированный мной для санитарно-гигиенического расследования на позиции доктор Толченов (из земских врачей) передает невероятную картину той ужасной обстановки, в которой живут наши несчастные солдаты, – чуть не по пояс в грязи, безо всякого укрытия от непогоды, без теплой одежды, без горячей пищи и чая, выкопанные кое-как подземные логовища обваливаются и погребают в себе заживо ищущих в них пригрева наших серых воинов. Дороги испортились так, что ни пройти, ни проехать, ни верхом, ни в подводе. Сами себя мы разбиваем, расточительно расходуя «человеческий материал», не жалея его… <…>
Вот потрясающая и душу раздирающая картина: идут солдатики босиком, за неимением сапогов, продрогшие, промокшие; всякий, к кому эти несчастные смиренно ни обратятся за помощью, чтобы только от них скорее отделаться, посылает их один к другому из селения в селение – «вот там-де вам дадут, что нужно…» И это картина не эпизодическая, явление не исключительное, а общее.
К. В. Ананьев, 11 октября
Вообще нужно сказать, что солдаты развинтились донельзя, только офицеры и держат их в кулаке. Да и притом мало осталось хороших солдат, много молодых, которые стоят у бойницы да и спят, как говорят солдаты: «Притулит морду и храпит, ну что с него спрашивать», а есть и такие, которые плачут, когда сильный обстрел. Но понемногу вникают в окопную жизнь и привыкают.
Взводный, а особенно отделенный для ярых солдат ничто. Особенной дисциплины нет, т. к. отдыхи в глубоком резерве малы, и едва только солдат начнет принимать «воинский вид», как снова идет в окопы, а здесь особенного ничего требовать не приходится. Да как-то слова не поднимаются выругать солдата, т. к., может быть, и меня скоро убьют, или его, да и притом бои. Если солдат будет зол на офицера, ему ничего не стоит пустить пулю в затылок ему или не оказать помощи в нужный момент. Я слыхал, были случаи, что скверно обращавшийся офицер был тяжело ранен, и никто из солдат не помог ему, а, проходя, посмеивались, говоря: «Смирно! Подтяни поясок!». А некоторые сами убивали своих офицеров. Странно, но мы видели солдат первоочередных полков – в лаптях. Летом можно было видеть солдат в пресквернейшей амуниции до того, что не походили на солдат. Слава Богу, наш полк обмундирован хорошо.
Что такое теперешнее офицерство, я не беру в счет офицеров мирного времени, которых страшно трудно отыскать и которые куда-то делись?.. Теперешнее, в настоящее время офицерство – прапорщики или подпоручики, поручики и т. д. из прапорщиков с душой и телом прапорщика. Это какая-то волна, которая собирается в далекой России, – в училищах, школах, затем оттуда она идет в запасные полки, здесь более «сметливые» пристраиваются в «кадр», конечно, для этого нужно ладить с адъютантиком… отсюда волна идет на фронт, более «патриотичные» по пути «цепляются» где-нибудь, как в учебных полках дивизии и т. п., а волна идет и только останавливается в окопах, в боях, до этих пор дорога, известная каждому, но тут – на позиции – уже эта волна расплывается, и где судьба указала, там и придется быть либо убитым, раненым, в плену и т. д.
Д. В. Фибих, 14 октября
Да, теперь, наконец, Россия недовольна и войной, и страшной дороговизной, и правительством. Говорят о будущей революции чуть ли не как о чем-то вполне достоверном. Мама раз также мне сказала, что будто бы уже решено после войны свергнуть с престола царя. Царицу, наследника отдать под опеку, и учредить республику или что-либо подобное. Так, по крайней мере, говорят в ее лазарете. <…> Здесь я приведу слова одного крестьянина. Когда я уезжал от Жени, то до станции ехал в телеге с мужиком. Дядя Егор был плотный, уже довольно пожилой человек. Вопреки своему обыкновению, я был очень разговорчив и вся дорогу беседовал с ним. Заговори о войне и ее причинах.
– Царь-то, видно, задумал, – сказал дядя Егор.
– Что задумал?
– Да, вишь, мужиков-то больно много.
Каким бы странным, оригинальным и своеобразным не казалось это мнение о причинах войны, здесь всего важнее взгляд на царя. Царю, почему-то опасно и просто неудобно это множество мужиков, и он затевал войну с
