— Понятно, Василий Анатольевич,— медленно ответил Чернышев,— на Краснова в данный момент никакими сведениями не располагаю, а вот по поводу Неживлева Семена Михайловича есть некоторые соображения.— Чернышев в этот момент чем-то походил на актера Санаева игравшего в каком-то фильме милиционера: также был внешне медлителен, спокоен, и только глаза выдавали внутреннее напряжение и ответственность за каждое сказанное слово.— Он замешан, по-моему, в серьезном уголовном преступлении.
— В каком преступлении?— живо переспросил генерал.
— В убийстве. Именно в убийстве гражданки Караваевой Александры Андреевны, семнадцати с половиной лет.
— Прошу подробности,— коротко бросил генерал.
— Третьего июня, со слов ее отца Андрея Васильевича Караваева, пригласили ее на день рождения в незнакомую компанию, и оттуда она не вернулась. Загулять, как поступают порой легкомысленные особы ее возраста, не могла: проживала вдвоем с отцом, заботилась о нем. Отец — сердечник, и ей это было известно в первую очередь.
— Что подтверждает вашу версию убийства?
— Пошла Караваева к некоему Неживлеву Семену Михайловичу, даже книжку хотела надписать по этому торжественному случаю, пообещала отцу вернуться в крайнем случае к двенадцати часам. Капитан Милованов, сортируя разный уголовный элемент, пополнивший за ночь КПЗ, наткнулся на Горина Вячеслава Андроновича, приехавшего из Астраханской области в командировку. Приехал он в Москву и решил навестить своего бывшего сослуживца по фронту генерала Неживлева, который сейчас за границей работает. А там на квартире гуляла в этот момент сомнительная компания — отмечали тридцатилетие генеральского зятя — Семена Михайловича. Обсмеяли там старика с тонким ехидством, как это умеют «суперинтеллектуалы», оскорбили его чувства. А когда он на фоне всех их взглядов и роскоши высказал свою точку зрения, притом напрямик, обозвав классовыми врагами, то хотели его даже убить. Не дома, конечно, а где-нибудь подальше, и не сами, а кому-то хотели звонить. Напугал он их своей прямотой, побоялись, чтобы дальше где-нибудь не высказал своего мнения. Явно не желали привлекать к себе внимания и, вероятно, знали почему. Вступилась тогда за него одна девушка, как выяснилось — Караваева. Она даже пыталась сразу же за Гориным выбежать, но ее не пустили. А по поводу Горина позвонили предположительно референту Карнакова — подполковнику Туманову. Звонок в райотдел организовал именно он. Это уточнил капитан Милованов.
— Настырный капитан,— улыбнулся генерал,— присмотрись, может к себе возьмешь. Туманов под следствием, нетрудно установить, кто именно подсказал ему идею расправиться с Гориным таким образом. А девушка, значит, там осталась, по всей видимости, так?
— Так. Не выпустили... Значит, и она мешала им как свидетель.
— Логично, Александр Егорович. А картотеку обязательно посмотри. Может, еще что-нибудь отыщется. Тогда и ответим на вопрос. И совместно решим, в какой степени кому подключиться, чтоб не испортить друг другу игры. Мне по поводу Неживлева и Краснова сам Ильюшенко звонил. Слыхал о таком? Гроза шпионов всех мастей.
— Слыхать-то слыхал,— улыбнулся Чернышов,— да где уж нам с асами контрразведки чай пить? Мы — люди маленькие, нам положено мусор разгребать, а им — шпионов ловить.
— Не вижу принципиальной разницы в наших задачах,— нахмурился генерал,— мы, как ты выразился, разгребаем свой, отечественный мусор, а они делают то же самое, только мусор с иностранным душком. Так что не обольщайся по поводу их работы и не строй из себя казанскую сироту: он, видите ли, разгребает мусор, а они — в белых перчатках. Одна у нас работа: очистить общество от этого самого мусора, а белые перчатки — для парадов, да ты их и сам тогда надеваешь.
— Понял, Василий Анатольевич, это я так, про перчатки. Сейчас займусь картотекой и сразу же доложу. Разрешите идти?
— Иди,— генерал тепло улыбнулся,— везет мне с тобой, Александр Егорович, чуть что серьезное начинается, а у тебя уже все под рукой, словно знал наперед, что нужно.
— Совпадение, товарищ генерал. Капитана Милованова благодарить нужно.
Знакомство с картотекой дало некоторый результат: Неживлев Семен Михайлович проходил в 1978 году в Ленинграде по валютному делу, но был неожиданно отпущен за недоказанностью улик. На Краснова же никаких материалов в электронной памяти ЭВМ не оказалось. Картотекой систему данных банка называли по старинке, когда еще в не столь далекие времена картотека действительно существовала и объединяла в огромных помещениях данные о преступлениях, совершенных по стране, с дактилоскопическими отпечатками и кратким описанием состава преступления. Для того, чтобы выяснить интересующий следователя вопрос, иногда приходилось затрачивать много часов или даже дней. Потом на смену устаревшей громоздкой, не оправдывающей себя системе, пришла электроника. Помещение оборудовали новейшей техникой, все необходимые данные уложились в точки и тире перфолент и перфокарт, которые позволяли получить необходимую информацию за несколько минут.
Чернышов поначалу отнесся с недоверием к новшеству и даже сгоряча был возмущен перестройкой картотеки. Он не доверял машине в таком серьезном и ответственном деле, но потом быстро переменил мнение, хотя по привычке или для порядка ворчал, что картотека была все же лучше и понятнее. Ворчание это было больше похоже на переживание закостеневших бухгалтеров, тяжело воспринявших переход в их счетной системе на электронные вычислительные машинки и любивших до сих пор приговаривать при малейшей их поломке, что счеты были надежнее. Впрочем, загляните сейчас в кабинет любого бухгалтера и вы увидите рядом с универсальным маленьким электронным калькулятором самой лучшей зарубежной или отечественной марки мирно покоящиеся старые потемневшие счеты, перешедшие по наследству от прежнего бухгалтера. «Теперь такие не делают»,— любят повторять старые бухгалтеры, почти с нежностью трогая высохшие от времени костяшки. Так и Чернышов, получив необходимые сведения менее чем за полчаса, все-таки высказал с юмором капитану Жигулину соображение: поди знай, что эта машина наплетет. Жигулин, прекрасно понимая, для чего все это говорится, отпарировал, что Чернышов вероятнее всего по утрам бреется топором, а не современным бритвенным прибором. Оба остались довольны, и Чернышов понес ценные сведения к себе в кабинет, чтоб обобщить их, дополнив версией о возможном убийстве гражданки Караваевой в квартире Неживлева. Генерал ознакомился с подготовленными материалами и отослал их по назначению курьером спецпочты.
События, предопределенные ходом шпионской мысли Нортона Глайда, тоже развивались своим чередом. Уведомленный Неживлевым, что Ирина Александровна отбыла на отдых в Гагры, он выждал несколько дней для контроля и в ближайшую пятницу вечером, на машине, которая привозила в посольство продукты, выбрался в город, а затем, тайно покинув ее, пробрался незаметно к дому. Его, профессионального разведчика, больше, нежели антикварные ценности Семена Михайловича, интересовало содержимое сейфа Александра Филипповича Неживлева. За него он собирался получить помимо награды от ЦРУ и значительный гонорар от крупных журналов. Семен Михайлович ждал Глайда, испытывая одновременно страх и какое-то удовлетворение. Александр Филиппович Неживлев хотя и принял в семью в качестве зятя Семена Яроцкого и даже дал свою фамилию, относился к нему с какой-то брезгливостью. Он словно чувствовал, что занимается Семен Михайлович нечистоплотными делами, но ради дочери закрыл глаза на все. А она была почти в буквальном смысле без ума от своего будущего мужа, который преподнес ей за неделю до бракосочетания бриллиантовое колье стоимостью в семнадцать тысяч рублей. Этим жених окончательно привлек на свою сторону и мать Ирины. Александр Филиппович в подарках не нуждался, но будущий зять подарил генералу кожаное пальто из «Березки», а своей теще скромные бриллиантовые сережки. Принял генерал в семью проходимца Яроцкого, а брезгливость и недоверие подавить не мог. Надо полагать, что на перемену фамилии зятя он согласился из простых соображений: на случай рождения продолжателя, рода. Да вот Ирина Александровна никак не хотела обзаводиться ребенком, все оттягивая этот момент, чтоб не испортить своей удивительной фигуры.
Припомнил все это Семен Михайлович и злорадно потер руки, хотя в первый момент после предложения Глайда вроде даже посочувствовал тестю, зная, какими будут для него последствия. «Ничего, пусть его прижмут, пусть и он побудет в той шкуре, в которой мне пришлось побывать в Ленинграде. Запросто снимут, и в должности понизят, а то и совсем попрут из рядов...»— рассуждал, взбудораженный встречей с Глайдом, Семен Михайлович. Его мысли прервал звонок: один длинный и два коротких. И снова длинный. «Глайд,— лихорадочно подумал Семен Михайлович и его охватила нервная дрожь. Скорее бы от всего отделаться и завалиться на кровать в любом французском или западногерманском отеле, куда его сможет переправить поначалу Нортон Глайд.— А там меня не достанешь, к тому же никто и искать в тех местах не будет: кому придет в голову, что я переправлен людьми Глайда, да и документы у меня будут надежные, а какое я стану носить имя — плевать: Ганс, Артур, Джеймс или Генрих Шлагбаум!— рассуждал Неживлев, быстро направляясь к входной двери. Он открыл ее не глядя в глазок — был уверен в личности позвонившего условным кодом, и немедленно вздрогнул: перед ним стоял незнакомый гражданин с длинными волосами, выбивавшимися из-под заношенной тирольской шляпы, неопрятный пиджак приоткрывал мятую рубаху в пятнах, брюки давно нуждались в чистке и вздулись пузырями на коленях. Лицо украшали большие темные очки с пластмассовыми стеклами стоимостью в один рубль пятьдесят копеек. Субъект был явным алкоголиком.
