— Ваша задача в Лондоне, — сказал Романов, — будет заключаться в том, чтобы всячески поддерживать у наших людей мнение, что они выполняют задание организации и что не англичане или американцы используют НТС и его членов в своих целях, а мы пользуемся доверчивостью богатых иностранных дураков и выколачиваем из них нужные нам средства.
«Неужели ты, жирная свинья, думаешь, что все глупее тебя и поверят в подобную чушь? — подумал Сологубов. — А впрочем, по-другому ему нельзя: поставщик обязан доставить свой товар до того, как он окончательно испортится, иначе за него не заплатят».
— А почему вы посылаете меня в английскую школу? Мне кажется, было бы целесообразнее, если бы я поехал в Штаты.
— Это не имеет существенного значения. В вашингтонской школе у нас уже есть такой человек. Что касается английской разведки, она самая старая, наиболее опытная и изворотливая — там есть чему поучиться. Кстати, такого же мнения и ваш шеф.
— Генерал Кларк уже в курсе этого?
— Да, в принципе он согласен относительно вашей кандидатуры.
Теперь Сологубову стало ясно, почему его назначение в группу капитана Холлидза было названо временным. Что ж, ему ничего другого не остается, как с показной покорностью вымолвить:
— Я готов к выполнению вашего задания, Евгений Романович!
— Ну, вот и договорились. — Босс довольно потер пухлые руки.
— И когда я должен отбыть к берегам туманного Альбиона?
— Примерно через месяц-полтора. Как только закончим проверку отобранных в школу людей.
У Сологубова сразу отлегло от сердца. Он думал, что ехать придется немедленно, до прибытия в Мюнхен связника от Дружинина, — тогда выполнение задания по изучению Мальта затянулось бы надолго.
— Олл райт! — сказал он весело.
Романов, завсегдатай ночных, клубов, эту его внезапную веселость истолковал по-своему:
— Новое место — новые ощущения! — Он многозначительно покашлял в кулак. — Скучать там не будете, есть где развернуться в свободное время.
Когда все вопросы по предстоящей командировке Сологубова были рассмотрены, Романов покровительственно похлопал собеседника по крутому плечу и без обиняков высказал пожелание отметить как следует успешно завершившуюся его «ходку» в Советский Союз, за которую он, наверное, получил от американцев кучу денег.
Сологубов тотчас подозвал кельнера, чтобы босс сделал заказ по своему выбору. Через несколько минут подали французский коньяк, шампанское, черную икру, семгу в салатных листьях, жареных цыплят, апельсины и кофе.
К концу ужина Романов настолько опьянел, что не мог подняться из-за стола. Сологубов взял его сзади под мышки и, лавируя между столиками, повел на улицу. На стоянке Романов долго не мог найти своей машины, потом, потирая рукой затылок, вспомнил, что ее там и быть не могло: он пришел пешком. После этого Сологубов кое-как затолкал его в свой «фольксваген» и повез на Энгельбахштрассе, где Романов жил вдвоем с матерью.
В последний четверг сентября, как было условлено, в Мюнхене состоялась встреча Сологубова со связником от Дружинина.
Вечером, в половине седьмого, Петр приехал на улицу, где находился магазин, торговавший патефонными пластинками. Оставив машину на стоянке за углом, он взял в левую руку большой черный портфель с круглыми застежками из нержавеющей стали и не спеша зашагал по тротуару. Пока шел, все время внимательно наблюдал за публикой, без конца сновавшей взад и вперед. Ничего подозрительного вроде не замечалось. Можно было переходить улицу и идти на условленное место.
Место это находилось напротив выхода из музыкального магазина, на широком тротуаре. Едва Сологубов подошел туда, как увидел нужного ему человека.
То был статный молодой блондин в темно-сером костюме с точно таким же, как у Сологубова, черным кожаным портфелем в левой руке, а в правой — веточкой каштана, которой он беспечно помахивал на ходу. Все приметы налицо. Долгожданный момент настал!
Сологубов был не сентиментален и не робок, но в эту минуту его сердце застучало чаще обычного, а вдоль спины пробежал колкий холодок. Овладев собой, он достал из кармана носовой платок в красную клетку. Заметив это, блондин слегка улыбнулся и, докурив сигарету, прошел в музыкальный магазин. Сологубов еще несколько минут походил по тротуару, осматриваясь, потом направился вслед за связником.
Он нашел его в толкучке недалеко от прилавка, где покупатели выбирали пластинки и тут же пробовали их на радиоле. Сологубов притиснулся вплотную к блондину, рука к руке.
Немного подождав, не выпуская из руки своего портфеля, он положил пальцы на тепловатую ручку портфеля связника. То же самое проделал блондин. Несколько секунд постояв так, они разошлись: связник с пустым портфелем Сологубова стал протискиваться к прилавку, а Петр, ощущая в руке изрядную тяжесть, вышел из магазина.
Поколесив с полчаса по вечернему Мюнхену и убедившись, что «хвоста» за собой не ведет, он поехал домой, с нетерпением ожидая минуты, когда, запершись на ключ в своей комнате, выложит на стол содержимое полученного из Москвы портфеля. Он был почти уверен, что среди необходимых принадлежностей разведчика найдет там и нечто еще более дорогое для него, человека, вынужденного длительное время жить на чужбине, — письма от матери, Николая Васильевича Дружинина и, может быть, от той милой, застенчивой учительницы Веры, с которой мать познакомила его в Воронеже.
Но едва он успел войти к себе и поставить под письменный стол портфель, как на пороге появился Кантемиров.
— А я вас, батенька, битый час жду!
Сологубов с досады хотел было послать земляка ко всем чертям и выпроводить, сославшись на головную боль, но что-то необычное в облике Саввы Никитича, какая-то взволнованность, даже взбудораженность в глазах, движениях, голосе заставила спросить:
— Что такое?
— Ну, скажу я вам, новости! — Кантемиров быстро прошел к столу, достал из кармана какую-то помятую немецкую газету, разгладил ее ладонью, протянул Сологубову. — Вот, вчера один мой знакомый из Восточного Берлина привез!
Петр, опершись кулаками о стол, стал читать то место в газете, куда ткнул пальцем Савва Никитич. Это была перепечатка Указа Президиума Верховного Совета СССР от 17 сентября 1955 года «Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны».
«...Руководствуясь принципами гуманности, — говорилось в Указе, — Президиум Верховного Совета СССР считает возможным применить амнистию в отношении тех советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. по малодушию или несознательности оказались вовлеченными в сотрудничество с оккупантами.
